После войны. История Европы с 1945 года

Городу Барнсли уделено значительное внимание в книге «Дорога на Уиган-Пирс», в которой Джордж Оруэлл описал трагедию межвоенной безработицы среди британского промышленного рабочего класса. Семьдесят лет спустя в самом Уигане теперь был не только пирс (как известно, Оруэлл отмечал его отсутствие), но и указатель на близлежащей автомагистрали, призывающий людей его посетить. Рядом с очищенным каналом был построен музей «Какими мы были» и «Оруэлл в Уиган-Пирс» — обычный современный паб, в котором продавали бургеры и жареную картошку. Страшные северные дебри, описанные Оруэллом, действительно были стерты не только из поля зрения, но и из памяти местных: в «Воспоминаниях о Уигане 1930-1970 годов», путеводителе, который продавался в музее, были помещены симпатичные черно-белые фотографии скромных девушек-продавщиц и причудливых забытых магазинов. Но о шахтах и рабочих, чье положение привлекло Оруэлла туда и принесло Уигану сомнительную славу, не было ни слова.

Так к историческому наследию относились не только на Севере. В районе гончарных мастерских Западного Мидленда в Англии туристов и местных школьников поощряли изучать, как Джозая Веджвуд, производитель керамики восемнадцатого века, изготовлял свои знаменитые изделия. Но они напрасно искали свидетельств о том, как жили рабочие-гончары или почему регион прозвали «Черным краем» (Оруэлл описывал, что даже снег чернел от дыма, который извергали сотни дымоходов). И таких примеров, когда то, что было (или есть) на самом деле, подменяли тем, как все должно было быть, можно умножить стократно.

Да, все соглашались, что британские железные дороги в тогдашнем состоянии были национальным позором; но по состоянию на 2000 год Британия имела больше паровых железных дорог и музеев паровых железных дорог, чем остальные страны Европы, вместе взятые: сто двадцать, из них девяносто одна — в Англии. Большинство поездов никуда не едут, а тем, которые еще на ходу, даже удается с какой-то удивительной беззаботностью совместить реальность и выдумку: летом посетителей Вест-Райдинга в Йоркшире приглашают прокатиться на «паровозе Томаса» по маршруту Китли — Хеворт и посетить дом Бронте.

Таким образом, в современной Англии история и вымысел органично переплетаются. Промышленность, бедность и классовые конфликты были официально забыты и преодолены. Глубокие социальные контрасты отрицаются или размываются. И даже совсем недавнее и противоречивое прошлое доступно только в ностальгическом бутафорном воспроизведении. Эта цензура памяти всей страны была знаковым достижением новой политической элиты страны. Выезжая на достижениях миссис Тэтчер, новые лейбористы успешно обошлись без прошлого; а преуспевающая английская индустрия наследия с радостью заменила его на «Прошлое».

Способность англичан выращивать и лелеять Сад забвения, с любовью вспоминая прошлое, и в то же время упорно его отрицая, уникальна. Аналогичная одержимость национальным наследием — le patrimoine — во Франции приняла другую форму. Во Франции увлечение выявлением и сохранением достойных объектов и мест национального прошлого насчитывает много десятилетий, начиная с войн: оно началось с межвоенных выставок сельского хозяйства, которые вызывали ностальгию по утерянному миру до 1914 года, и было ускорено усилиями режима Виши заменить неудобное городское настоящее идеализированным сельским прошлым.

После войны, при Четвертой и Пятой Республиках, государство вложило значительные суммы денег в национальное и региональное сбережение, накапливая культурное наследие, которое должно было служить своего рода материальной педагогикой: застывшее современное напоминание (после болезненного и бурного века) об уникальном прошлом страны. Но к последним десятилетиям века Франция — Франция президентов Миттерана и Ширака — изменилась до неузнаваемости. Теперь обсуждали не преемственность с прошлой славой — или прошлой трагедией, — а скорее отсутствие этой преемственности. Прошлое — революционное, крестьянское, языковое, но прежде всего недавнее прошлое, от Виши до Алжира — предлагало мало ориентиров на будущее. В результате демографических преобразований и двух поколений социально-географической мобильности некогда цельная история Франции, казалось, должна была вот-вот вообще исчезнуть из национальной памяти.

Беспокойство из-за потери привело к двум последствиям. Одним из них было увеличение номенклатуры национального достояния — кόрпуса памятников и артефактов, которые официально поддерживала государственная власть и получили от нее печать «наследие». В 1988 году по распоряжению министра культуры Миттерана Жака Ланга список официально охраняемых предметов культурного наследия Франции, ранее ограниченный реликвиями в стиле ЮНЕСКО, такими как Пон-дю-Гар возле Нима, или крепостные стены Филиппа Смелого в Эг-Морт, был значительно расширен.