Стоит обратить внимание, что только во Франции прорыв к более честному погружению в военную историю произошел благодаря работе историков-иностранцев, двое из которых — Эбергард Экель из Германии и Роберт Пакстон из США, авторы выдающихся работ, вышедших в конце 1960-х — середине 1970-х — были первыми, кто использовал германские источники, чтобы продемонстрировать, какой процент преступлений Виши было совершено по инициативе Франции. Это была не та тема, к которой мог бы обратиться любой местный историк: через тридцать лет после освобождения Франции национальные чувства все еще были очень уязвимы. Аж в 1976 году, узнав о деталях выставки в честь французских жертв Освенцима Министерство по вопросам ветеранов выдвинуло требование относительно некоторых изменений: именам в списке «недоставало надлежащего французского звучания».
Как это часто бывало во Франции в те годы, такие настроения вызвала скорее ущемленная гордость, чем неприкрытый расизм. Еще в 1939 году Франция была крупной международной державой. Но за короткие тридцать лет она потерпела сокрушительное военное поражение, унизительную оккупацию, кроваво и позорно потеряла две свои колонии и (в 1958 году) пережила смену режима, который состоялся почти как переворот. Великая нация пережила с 1914 года так много потерь и унижений, что в ней глубоко запечатлелась компенсаторная склонность выпячивать национальную гордость при каждом удобном случае. Бесславные (как минимум) эпизоды лучше было отправить в дыру памяти. В конце концов, французы спешили оставить в прошлом не только Виши — никто не хотел говорить об «грязных войнах» в Индокитае и Алжире, а еще меньше — о пытках, которые там применяла армия.
В этом аспекте уход де Голля от власти мало что изменил, несмотря на то, что младшее поколение французов и француженок проявляли незначительный интерес к национальной славе и не вкладывало личных средств в мифы, окружающие недавнюю историю Франции. В последующие годы французы, безусловно, стали более осведомлены в вопросе Холокоста и более чувствительны к страданиям евреев в целом — отчасти из-за возмущения, которое всколыхнула печально знаменитая пресс-конференция де Голля 27 ноября 1967 года после победы Израиля в Шестидневной войне, когда французский президент отозвался о евреях как о «самоуверенном и властном народе». А документальный фильм «Шоа», снятый французским режиссером Клодом Ланцманном в 1985 году, произвел ошеломляющее впечатление на французских зрителей, несмотря на то (или благодаря тому), что в нем речь шла почти исключительно об истреблении евреев на Востоке.
Но даже несмотря на то, что французские историки, двигаясь в фарватере своих зарубежных коллег, уже установили безоговорочную всеобъемлющую ответственность военного режима Франции за судьбу депортированных с французской земли евреев, официальная государственная позиция так и не изменилась. От Жоржа Помпиду (президента в 1969-1974 годах), на протяжении правления Валери Жискара д’Эстена (1974-1981) и Франсуа Миттерана (1981-1995) линия оставалась той же: пусть все, что было совершено при режиме Виши или режимом Виши, это было делом Виши. Так, возможно, Виши имел место во Франции и был делом рук некоторых французов. Но то был авторитарный режим, вынесенный за скобки истории Французской республики. Другими словами, Виши не был Францией, а следовательно, государственная совесть Франции была чистой.
Президент Миттеран, последний французский глава государства, который встретил Вторую мировую войну в взрослом возрасте (он родился в 1916 году), имел особые причины на то, чтобы настаивать на этой казуистике. Как бывший государственный служащий режима Виши Миттеран построил свою дальнейшую политическую карьеру в большой степени благодаря тому, что скрывал неоднозначности собственной биографии, а также проецируя их на страну в целом. Он тщательно избегал любых упоминаний о Виши во время публичных событий; и несмотря на то, что Миттеран никогда не отказывался вслух говорить о Холокосте в общем — будь то в Иерусалиме в 1982 году, в своей стране по случаю пятидесятой годовщины ареста 12884 парижских евреев в июле 1942 года, — он никогда не позволял себе даже намека на то, что французы имели в этом деле неуплаченные долги.