После войны. История Европы с 1945 года

Установленое Миттераном табу, которому он неотступно следовал и которое точно забрал бы с собой в могилу, наконец нарушил (как часто бывало в таких случаях) ряд судебных процессов. В 1994 году, после почти пятидесяти лет в бегах, поймали и отдали под суд активиста милиции Виши Поля Тувье за убийство семи французских евреев в июне 1944 года возле Лиона. Сам по себе Тувье был неважен: он был винтиком в механизме Виши и сотрудником Клауса Барбье, главы Гестапо в Лионе, которого схватили и осудили в 1987 году. Но суд над Тувье и свидетельство о сотрудничестве властей Виши с Гестапо, а также ее роли в депортации и убийстве евреев, служили чем-то вроде заменителя других процессов, которые так и не состоялись: в частности над Рене Буске, старшим чиновником полицейской администрации в режиме Виши. Судебное преследование Буске, который в 1942 году лично вел переговоры с немецкими властями о выдаче евреев, могло стать для Франции случаем посмотреть в глаза правде о Виши. И не только Виши, поскольку Буске много десятилетий счастливо прожил в послевоенной Франции под защитой высокопоставленных друзей, должностных лиц, включая самого Миттерана. Но прежде чем предстать перед судом, Буске случайно погиб от рук какого-то «сумасшедшего») в июне 1993 года.

После осуждения Тувье и в отсутствие Буске французская судебная система наконец нашла в себе мужество (после смерти Миттерана) обвинить, арестовать и привлечь к ответственности другую крупную фигуру, Мориса Папона. Бывший когда-то министром правительства и начальником полиции Парижа при де Голле, Папон был назначен генеральным секретарем административного района Бордо во время войны. Это была чисто бюрократическая должность, и его пребывание в Бордо на службе у Петена не оказалось препятствием для успешной послевоенной карьеры Папона в качестве государственного служащего. Однако, находясь в Бордо, Папон был непосредственно ответственен за санкционирование ареста и отправки евреев региона в Париж, а оттуда в депортацию. Именно за это — теперь определяемое французским законодательством как преступление против человечности — он был отдан под суд в 1997 году.

Процесс Папона, который длился шесть месяцев, не выявил никаких новых доказательств — за исключением, возможно, самого человека, который продемонстрировал поразительное отсутствие сожаления или раскаяния. И, конечно, суд опоздал на пятьдесят лет: слишком поздно было наказывать восьмидесятилетнего Папона за его преступления слишком поздно было мстить за его жертв; и слишком поздно спасать честь его страны. Ряд французских историков, вызванных для дачи показаний в качестве свидетелей-экспертов, отказались явиться. Их задача, настаивали они, состояла в том, чтобы рассказать и объяснить, что произошло во Франции пятьдесят лет назад, а не использовать это знание для уголовного преследования.[565] Но тем не менее суд был поучительным. Он окончательно продемонстрировал, что тонкой грани между «Виши» и «Францией», которую так старательно проводили все от де Голля до Миттерана, никогда не существовало. Папон был французом, который служил режиму Виши, а позже — Французской республике: власть и первого, и второго была прекрасно знакома с его деятельностью в префектуре Бордо, и ее это абсолютно не волновало.

К тому же Папон был такой не один: подобных личностей и историй было на самом деле предостаточно. Как и многие другие, все, что он сделал, — это подписывал смертные приговоры людям, которых он никогда не знал и к судьбе которых был равнодушен. Самое интересное в случае Папона (и Буске) — то, почему французским властям понадобилось почти пятьдесят лет, чтобы обнаружить их в своей среде, и почему в конце века лед молчания наконец тронулся. Этому есть много объяснений, и не все они положительно характеризуют французский политический класс или национальные СМИ. И, пожалуй, наиболее верное объяснение состоит в том, что прошло время, а также в психологическом эффекте ощущение конца эпохи.

Пока Франсуа Миттеран оставался у власти, он был персональным воплощением национальной несостоятельности открыто говорить о позоре оккупации. Когда его не стало, все изменилось. Его преемнику, Жаку Шираку, в 1944 году, когда Францию освободили, было только одиннадцать. В течение нескольких недель после того, как он занял должность, на пятьдесят третью годовщину того самого ареста парижских евреев, в отношении которого Миттеран всегда был так осмотрителен, президент Ширак нарушил пятидесятилетнее табу и впервые открыто признал роль страны в истреблении европейских евреев. Десятилетие спустя, 15 марта 2005 года, в недавно открытом музее Холокоста в Иерусалиме премьер-министр Ширака Жан-Пьер Раффарен торжественно провозгласил: «Франция временами была соучастницей этого позора. Она навсегда связана грехом, который она на себя навлекла».