После войны. История Европы с 1945 года

Под конец ХХ века центральное место Холокоста в западноевропейской идентичности и памяти казалось незыблемым. Бесспорно, оставались отдельные лица и организации — «ревизионисты», — которые и дальше пытались показать, что массового уничтожения евреев не могло быть (хотя они проявляли большую активность в Северной Америке, чем в самой Европе). Но такие люди были сосредоточены на крайней политической обочине, а то, что они настаивали на технической невозможности геноцида, служило бессознательным признанием всей чудовищности нацистского преступления. Однако то, что теперь европейцы в знак искупления всегда и везде признавали, изучали и чтили память о своих погибших евреях, создавало другие риски.

Во-первых, всегда существовала опасность ответной реакции. Иногда даже основные немецкие политики время от времени выражали разочарование бременем национальной вины — еще в 1969 году баварский христианский социальный лидер Франц-Йозеф Штраус публично выразил мнение о том, что «народ, достигший таких замечательных экономических успехов, имеет право больше не слышать об «Освенциме»». Конечно, политики имели свои причины.[566] Что, возможно, больше свидетельствовало о грядущем культурном сдвиге, так это широко распространенное в начале двадцать первого века стремление вновь открыть вопрос о страданиях немцев, после многих лет общественного внимания к жертвам евреев.

Художники и критики — среди них Мартин Вальсер, современник Хабермаса и влиятельный голос в литературе послевоенной Федеративной Республике — теперь начали говорить о еще одном «неуправляемом прошлом»: не уничтожение евреев, а недооцененную другую сторону недавней истории Германии. Почему, спрашивали они, после всех этих лет мы не должны говорить о сожжении немецких городов или даже о неприятной правде, что жизнь в гитлеровской Германии (для немцев) была вполне приятной, по крайней мере, до последних лет Второй мировой войны? Потому что мы должны говорить вместо этого о том, что Германия сделала с евреями? Но мы говорили об этом десятилетиями; это стало рутиной, привычкой. Федеративная Республика является одной из наиболее признанных филосемитских наций в мире; как долго мы (немцы) должны оглядываться через плечо? Новые книги о «преступлениях союзников» — бомбардировке Дрездена, сожжении Гамбурга и потоплении кораблей с немецкими беженцами (тема романа Гюнтера Грасса «Траектория краба», 2002) — продавались огромными тиражами.

Во-вторых, вновь обретенная значимость Холокоста в официальных отчетах о прошлом Европы несла в себе опасность искажения иного рода. Ибо действительно неприятная правда о Второй мировой войне заключалась в том, что то, что произошло с евреями между 1939 и 1945 годами, было далеко не так важно для большинства главных героев, как хотелось бы считать позже. Если многим европейцам в течение десятилетий удавалось игнорировать судьбу своих еврейских соседей, то не потому, что их снедало чувство вины и они подавляли невыносимые воспоминания. Это было потому, что — за исключением горстки высокопоставленных нацистов — Вторая мировая война не была связана с евреями. Даже для нацистов уничтожение евреев было только частью более амбициозного проекта расовой чистки и переселения.

Понятный соблазн перечитать через пол века знания и ощущения сороковых годов подталкивает переписать историю, поставить антисемитизм в ее центр. В конце концов, как еще мы можем объяснить то, что произошло в Европе в те годы? Но это слишком просто — и в каком-то смысле слишком успокаивающе. Например, причина, по которой Виши был приемлем для большинства французов после поражения 1940 года, заключалась не в том, что им нравилось жить при режиме, который преследовал евреев, а в том, что режим Петена позволял французам продолжать вести свою жизнь в иллюзии безопасности и нормальности и с минимальными нарушениями. То, как режим обращался с евреями, никого не волновало: евреи просто не имели такого значения. И примерно то же самое касалось большинства других оккупированных территорий.

Сегодня такое равнодушие может шокировать — показаться симптомом чего-то глубоко ошибочного в моральном состоянии Европы в первой половине ХХ века. Так же правы и те, кто вспоминает, что в каждой европейской стране были люди, которые видели, что происходило с евреями, и изо всех сил пытались преодолеть равнодушие своих сограждан. Но если не учитывать это равнодушие и предположить, что большинство других европейцев пережили Вторую мировую войну так же, как евреи — как войну на уничтожение, — тогда мы получим еще один слой ложных воспоминаний. В ретроспективе «Освенцим» — это самое важное, что надо знать про Вторую мировую войну. Но в то время так не казалось.