После войны. История Европы с 1945 года

Сформулировать проблему Виши довольно просто. Режим маршала Петена был легитимизирован последним парламентом Третьей французской республики в июле 1940 года; таким образом, это был единственный режим, который действовал во время войны и мог претендовать на какую-то преемственность, пусть и фальшивую, с довоенными демократическими институтами. По крайней мере, до конца 1942 года подавляющее большинство французских мужчин и женщин считали Виши и его институты законной властью во Франции. А для немцев Виши был огромным удобством — он избавил их от необходимости устанавливать собственный дорогостоящий оккупационный режим в такой большой стране, как Франция, и в то же время обеспечивал их всем, что им было нужно от такого режима: согласие на поражение, «военные репарации», сырье, дешевая рабочая сила… и многое другое к тому же.

Ибо Виши сделал больше, чем просто приспособил себя и своих подданных к поражению Франции и управлял своей страной для удобства Германии. Под руководством Петена и его премьер-министра Пьера Лаваля Франция инициировала собственные совместные проекты: как известно, введение в 1940 и 1941 годах «еврейских законов» без какого-либо давления Германии, а также договоренность, в соответствии с которой французские власти сами должны были арестовывать еврейское население страны (начиная со многих евреев иностранного происхождения, проживающих там), чтобы выполнить квоты, требуемые нацистскими властями. В результате этого успешного утверждения французской административной автономии большинство депортированных евреев из Франции даже не видели иностранной униформы, пока их не передали немцам для окончательной пересылки в Освенцим с железнодорожной станции в Дранси (к северу от Парижа). До тех пор все дело было в руках французов.

После освобождения, несмотря на все обличения, обрушившиеся на Петена и его сообщников, роль его режима в Холокосте практически никогда не упоминали, а французская послевоенная власть — и подавно. Дело было не только в том, что французы успешно загнали «Виши» в уголок национальной памяти и там его законсервировали. Они просто не видели связи между Виши и Освенцимом. Виши предал Францию. Соучастники совершили измену и военные преступления. Но «преступления против человечности» не входили во французский юридический лексикон. Они были делом немцев.

Двадцать лет спустя ситуация не изменилась. Когда автор этих строк в конце шестидесятых изучал историю Франции в Великобритании, в научной литературе о Франции Виши — в той, что была в наличии, — не уделяли практически никакого внимания «еврейскому» измерению. «Вишистские исследования» во Франции и в других странах сосредоточивались на вопросе, был ли режим Петена «фашистским», или «реакционным» и в какой мере он представлял преемственность или разрыв с республиканским прошлым страны. Существовала даже уважаемая школа французских историков, которые утверждали, что петенский «щит» защитил Францию от «полонизации» — так, будто Гитлер когда-то собирался обращаться со своими западными завоеваниями с такой же варварской жестокостью, как и с восточными. Ни в историографии, ни в публичном пространстве все еще даже не просматривалось никакого сомнения в мифе героического всенародного сопротивления.

Единственная уступка, на которую французские власти в те годы смогла пойти, учитывая изменений настроений за рубежом, произошла в декабре 1964 года, когда Национальная ассамблея с опозданием ввела категорию «преступления против человечности» (впервые определены в Лондонских соглашениях 8 августа 1945 года) во французское законодательство и объявила их не имеющими срока давности. Но это никак не было связано с Виши. Это было реакцией на процесс Освенцима, проходивший тогда во Франкфурте, и имело целью способствовать дальнейшему преследованию на французской территории лиц (немцев или французов) за их прямое участие в нацистских планах уничтожения. То, насколько официальная власть была далека от того, чтобы снова поднять вопрос французской коллективной ответственности, стало очевидно в 1969 году, когда правительство запретило показ фильма «Скорбь и жалость» Марселя Офюльса на французском телевидении.

Документальный фильм Офюльса об оккупации в городе Клермон-Ферран в Центральной Франции основывался на интервью с французами, британцами и немцами. В нем почти ничего не было о Холокосте и очень мало о Виши: он был посвящен распространенной продажности и ежедневной коллаборации военных лет. Офюльс заглядывал за кулисы корыстной послевоенной истории Сопротивления. Но даже это было слишком для властей последних лет правления де Голля. И не только для власти. Когда фильм, наконец, через два года показали — и не на национальном телевидении, а в маленьком кинотеатре в парижском Латинском квартале, — одна женщина среднего возраста, выйдя из кинотеатра, сказала: «Позорно, но чего еще ждать? Офюльс же еврей, не так ли?».