После войны. История Европы с 1945 года

Не только немцы нуждались в поддержке, — англичан особенно беспокоило явное желание американцев избавиться от европейского бремени. Британию не все любили в Вашингтоне. В своей речи 12 апреля 1946 года вице-президент Генри Уоллес напомнил собравшимся, что «помимо общего языка и общей литературной традиции у нас с империалистической Англией не больше общего, чем с коммунистической Россией». Уоллес, конечно, был печально известен своей «мягкостью» по отношению к коммунизму, но многие в политических кругах также разделяли его неприяие вовлечения Америки в дела Британии и Европы. Когда в марте 1946 года Уинстон Черчилль в Фултоне, штат Миссури, произнес свою знаменитую речь о «железном занавесе», «Wall Street Journal», язвительно прокомментировала: «Реакцию страны на фултонский спич мистера Черчилля можно считать убедительным свидетельством того, что США не желают никаких альянсов или чего-то подобного с любой другой страной».

Что касается самого Черчилля, то ни Уоллес, ни редакторы «Wall Street Journal» не смогли бы его удивить. Еще в 1943 году он в полной мере ощутил на себе желание Рузвельта увидеть ликвидацию Британской империи — действительно, были времена, когда Рузвельт, казалось, был по меньшей мере так же озабочен вопросом ограничения послевоенной Британии, как и сдерживанием Советской России. Если вообще можно говорить о последовательной стратегии США, охватывающей 1944-47 годы, то она заключалась в том, чтобы достичь континентального европейского урегулирования со Сталиным; оказать давление на Британию, чтобы она оставила свою заморскую империю и приняла открытую торговлю и конвертируемость стерлинга; и выйти из Европы со всей возможной скоростью. Из них была достигнута только вторая цель — третья пала жертвой невозможности первой.

Британская точка зрения была совершенно иной. Подкомитет Кабинета Министров в 1944 году перечислил четыре области, которые необходимо учитывать при работе с Советским Союзом: 1) ближневосточная нефть; 2) Средиземноморский бассейн; 3) «жизненно важные морские коммуникации»; 4) поддержание и защита британской промышленной мощи. Следует отметить, что ни одно из них не касалось непосредственно собственно Европы — за исключением второго пункта, объясняющего британское вмешательство в дела Греции. Ни слова о Восточной Европе. Если британские лидеры проявляли осторожность в отношениях со Сталиным, то не из-за беспокойства по поводу его планов в Центральной Европе, а скорее из-за ожидания будущих действий Советского Союза в Центральной Азии и на Ближнем Востоке.

Это имело смысл в свете сохраняющихся приоритетов Британии — в Восточной Азии, Индии, Африке и Карибском бассейне. Но те же самые имперские иллюзии (как их уже называли, и не только в Вашингтоне) делали британских стратегов гораздо более реалистичными, чем их американских союзников, когда дело касалось Европы. С точки зрения Лондона, война велась для того, чтобы победить Германию, и если ценой за это станет советская империя в Восточной Европе, то именно так все и будет. Англичане продолжали рассматривать европейские дела с точки зрения баланса сил: по словам сэра Уильяма Стрэнга из Министерства иностранных дел, «лучше, чтобы Россия доминировала в Восточной Европе, чем Германия — в Западной».

Стрэнг писал это в 1943 году. К 1945 году, когда масштабы российского господства стали очевидны, британские лидеры были менее оптимистичны, чем их американские коллеги. После организованного русскими переворота в Бухаресте в феврале 1945 года и последовавшего за ним жесткого советского давления в Румынии и Болгарии стало очевидно, что локальная цена советской гегемонии будет высокой. Но британцы не питали особых надежд на улучшение ситуации в регионе — как сказал министр иностранных дел Эрнест Бевин своему американскому коллеге Бирнсу: «В этих странах мы должны быть готовы обменять одну группу мошенников на другую».