После войны. История Европы с 1945 года

Для Советского Союза это территориальное расширение имело двоякий смысл. Это завершало его изоляцию. Этот вопрос имел определенное значение для Сталина, который теперь стал лидером огромного евразийского блока в мировых делах, и его новообретенное могущество символизировалось настойчивостью Советского Союза в отношении системы вето в новом Совете Безопасности ООН. Однако территория означала не только престиж, но и прежде всего безопасность. С точки зрения Советского Союза продвижения на запад, на обширные земельные пространства, через которые любая армия, особенно немецкая, должна была бы пройти, если бы хотела атаковать Россию, было жизненно необходимо из соображений безопасности. В Ялте, а затем в Потсдаме Сталин четко дал понять: он настаивает, что территории между Россией и Германией, если их полностью не поглотит сам СССР, должны управляться дружественными режимами, «свободными от фашистских и реакционных элементов».

Толкование этой последней фразы казалось, по меньшей мере, спорным. Но в 1945 году американцы и британцы не испытывали желания спорить об этом со Сталиным. Казалось, советы заслужили привилегию определять безопасность так, как они ее видели; так же сначала было договорено, что Москва имеет право получить репарации, трофеи, рабочую силу и оборудование от стран бывшего нацистского блока (Германии, Австрии, Венгрии, Румынии, Болгарии и Финляндии). Оглядываясь назад, у нас может возникнуть искушение увидеть в этих территориальных захватах и экономическом разграблении первые этапы большевизации восточной половины Европы. Но на то время это было очевидно не для всех: западным наблюдателям послевоенная позиция Москвы даже напоминала что-то знакомое и обнадеживающе традиционное. Ибо такое поведение уже имело прецеденты.

В целом понять коммунистический режим в России невозможно, если не принимать всерьез его идеологические претензии и амбиции. Но случались периоды, как 1945-1947 годы, когда даже те, кто были мало знакомы с большевистской доктриной, могли вполне неплохо разобраться в советской внешний политике, просто вспомнив политику царей. В конце концов, именно Петр Великий ввел стратегию, согласно которой Россия будет доминировать, «защищая» своих соседей. Именно Екатерина Великая двигала Империю вперед на юг и юго-запад. И, прежде всего, именно царь Александр I заложил основу для действий российской империи в Европе.

На Венском конгрессе 1815 года, где, как и в 1945 году, победоносные и взаимно подозрительные союзные державы встретились, чтобы восстановить континентальное равновесие после поражения тирана, цели Александра I были вполне ясны. Интересы малых наций должны были быть подчинены интересам Великих держав. Поскольку британские интересы лежали за океаном, и ни одна другая континентальная держава не могла сравниться с Россией, Царь выступал в качестве арбитра послевоенного континентального урегулирования. Местные протесты воспринимались как угроза общему согласию, поэтому их укрощали с соответствующим рвением. Безопасность России будет определяться территорией, находящейся под контролем царизма — никогда больше западная армия не сможет беспрепятственно достичь Москвы — и успехом, с которым ее жители были насильственно примирены с новой системой.

В этой истории нет ничего, что противоречило бы советским замыслам 1945 года. Александр и его министры не нашли бы, к чему придраться в политическом меморандуме, подготовленном в ноябре 1944 года Иваном Майским, заместителем народного комиссара иностранных дел: «Для нас было бы выгоднее, чтобы после войны в Европе осталась только одна континентальная сила — СССР и одна морская держава — Великобритания». Конечно, на расстоянии 130 лет не может быть абсолютных совпадений. В 1945 году Сталин больше занимался Центральной Азией и Ближним Востоком, чем в свое время Александр (хотя преемники Александра проявляли в этих регионах значительную активность). И наоборот, советские стратеги не полностью разделяли царскую зацикленность на Константинополе, Черноморских проливах и Южных Балканах. Но преемственность политики намного перевешивает различия. Их связывают, так сказать, расчеты Сазонова (министра иностранных дел России в начале войны в 1914 году), который уже предвидел будущее Восточной Европы как скопления малых, уязвимых государств; номинально независимых, но фактически клиентов Великой России.