После всего: Стихи 1920-1942 гг.

Я знаю, как печальны звезды
В тоске бессонной по ночам
И как многопудовый воздух
Тяжел для слабого плеча.

Я знаю, что в тоске слабея,

Мне темных сил не одолеть,
Что жить во много раз труднее,
Чем добровольно умереть.

И в счастье — призрачном и зыбком, —

Когда в тумане голова,
Я знаю цену всем улыбкам
И обещающим словам.

Я знаю, что не греют блестки

Чужого яркого огня;
Что холодок, сухой и жесткий,
Всегда преследует меня…

Но мир таинственно светлеет,

И жизнь становится легка,
Когда, скользя, обхватит шею
Худая детская рука.

1932 (Из сборника «Окна на север», 1939)

Поэту

Так бывает: брови нахмурив,
Зверем смотришь по целым дням.
Отвращенье к литературе,
И в особенности — к стихам.

Ненасытная злоба к фразам,

К разговорам о пустяках,
Да к шатаньям по Монпарнасам,
Да к сиденьям — в кабаках.

И кому это только нужно,

Чтоб от споров ночей не спать.
Ведь полезней сготовить ужин,
Чем пустые стихи написать.

Скажут мне: «Не единым хлебом…»

Но без хлеба не проживешь.
Вся земная тоска по небу
Вековая, большая ложь…

— Ты бы лучше занялся делом,

А не вылущенным стихом.
Ты бы встал на рассвете белом
Да в метро побежал бегом.

И работал, работал, работал…

Целый день в жестоком труде,
Не отмахиваясь от заботы,
От земных, от священных дел.

Не гнушался бы скромным заданьем,

Не витал бы в бездне времен,
Лучше — каменщик, строящий зданье,
Чем хранящий тайну масон.

…Но, устав от последней тревоги,

Подойдя к последней черте —
Снова чтенье стихов о Боге,
О бессмертье, о красоте.

1932

Бессонница

На столе записка белеет:
«Никого не прошу винить».
За гардинами небо светлеет,
В фонарях потухают огни.

Необычно, резко и ново

Тень легла на паркетном полу,
И на половине шестого
Омертвели часы в углу.

И впились в полоску рассвета,

В щель гардин неживые глаза…
В жизни день начинается где-то
Наложили в ящик газеты,
И кухарка ушла на базар.

В детской спят, улыбаясь, дети,

Сладок крепкий, утренний сон.
Только в запертом кабинете
Надрывается телефон.

1932

В деревне

Игорю Софиеву