Последнее сокровище империи

Особое внимание Говоруха уделял деревне Даниловке – ведь Федька Рогожин родился в тех местах, частенько там появлялся, а часть местного населения его даже поддерживала, считая чуть ли не защитником слабых. Потому из даниловских на сыскную полицию тайно работало сразу несколько человек. Завербовать деревенских Говорухе не составило особого труда. Достаточно, чтобы на крючок уголовной полиции попался кто-то из их родных, перебравшихся ближе к городу, к лучшей, как им казалось, жизни. Кто-то мог залететь по пьяной драке, кто-то – по мелкому воровству, деревенские парни частенько сворачивали на кривую дорожку. Либо же удавалось взять на карандаш гулящих девок, а после послать в деревню агента да провести с родителями беседу: мол, ежели не хотите, чтоб дочку ославили на всю округу… Дальше понятно.

Так, запустив маховик своей агентурной машины на полную, Говоруха вскоре узнал, причем – из разных источников: Рогожин с остатками банды собрался уходить за кордон, в Китай. Надоело прятаться, к тому же в безопасности родных мест Федор уже сомневался. Доложив это Воинову, начальник сыскной полиции получил благосклонный ответ: пускай, дескать, уходит куда хочет и сгинет, где нарвется. Лишь бы отсюда подальше. Все это Воинов велел Говорухе оформить самым тщательным образом, собрать должное количество рапортов и прочих бумаг, чтобы он сам мог с чистой совестью доложить выше – Федька Рогожин из-под здешней, как говорят, юрисдикции либо выходит, либо вот-вот выйдет. Пусть теперь у кого другого голова болит.

Только именно благодаря активизации розыска остатков рогожинской банды получил Савелий Кузьмич Воинов такую головную боль, что хоть кричи да беги неведомо куда.

Утром, на следующий день после того, как экспедиция Кречета благополучно вышла из города, свалив тем самым еще один камень с души обер-полицмейстера, к нему явился непривычно тихий, поникший, даже какой-то сморщившийся, усохший Говоруха. Приехал не в управу, потревожил Воинова дома, за завтраком, что позволял себе крайне редко. И Савелий Кузьмич, чье чувство опасности особенно в эти непривычно бурные дни обострилось до предела, понял: случилось что-то из ряда вон.

Так и есть.

Как только Полетаев с Берсеневым сбежали из тюрьмы, жандармерия, как обычно водилось в подобных случаях, подключила к розыску полицейскую агентурную сеть. Потому Говоруха ориентировал свою агентуру на беглых каторжников.

Новость пришла оттуда, откуда не ждали.

Служка при даниловской церкви, хромой Ипатий, представлял ту разновидность человеческой породы, которая готова наушничать власти про все, что угодно. Искренне полагая, что не только царская, но и любая другая власть в России происходит от Бога и Его же волею наделяется, Ипатий так же искренне считал: все, кто хоть в малом идет против власти – безбожники. Стало быть, его личные враги. Полицию же, как и жандармерию, он принимал не иначе, как архангелами. Плохо было то, что в Даниловке церковного служку побаивались, так как тот не особо скрывал своих отношений со слугами закона. Именно Ипатий лично выдал жандармам трех беглых смутьянов, а полиции – вдову, крутившую шашни с вором, скрывавшим у нее в подполе краденое золото.

Этот же хромой Ипатий вчера поздно вечером услышал, как в церковном дворике один незнакомый ему человек обратился к другому по фамилии Берсенев.

То, по словам церковного служки, были пришлые люди. Повели себя вроде обычно – упросили отца Леонтия повенчать их, да поскорее. Ишь, не терпится, только ведь ничего незаконного в том нету. К тому же ему малость перепало за то, что батюшке помогал со всем усердием. Имена у молодых тоже обычные: Алексей и Лизавета.

Вот только фамилия новобрачного задела внимательное ухо Ипатия. Он-то уже получил положенные наставления – власти ищут беглых каторжников, государственных преступников Алексея Берсенева и Бориса Полетаева.

За сердце же Говоруха схватился не от того, что Берсенев и девица Потемкина – а ведь с ней-то беглец тайно венчался, к бабке не ходить! – таки сумели тайком, минуя заставы, выбраться из Красноярска. Сжало в груди, когда Ипатий назвал фамилию другого. Того, кто обнимал новобрачных и кому Берсенев говорил спасибо за все.

Кречет.

Конечно, как раз эта фамилия ни о чем пронырливому доносчику не говорила. Дождавшись, пока отец Леонтий завершит обряд и удалится к себе, служка, как положено, все за собой запер. А перед самым рассветом свел коня с церковного двора, не испугавшись батюшкиного гнева, оседлал и когда рысью, когда – и галопом скакал до города. Там разыскал Говоруху, благодетеля своего, и все как есть доложил.

Ну, а теперь пришла очередь Воинова хвататься за сердце. Как не вспомнить тот разговор с Самсоновым: мол, Кречет и сбежавшая девица – давние друзья. А про то, что Кречет с Берсеневым знаком, поручик сам обер-полицмейстеру сказал, не скрывал. Лишь теперь все в голове Савелия Кузьмича прекрасно сложилось. Вот почему им все время казалось, что девица будто уходит из-под носа – на самом-то деле не обошлось без господина Кречета, прав ведь оказался Кирилл Прохорыч, ей-ей прав!