Последняя любовь Хемингуэя

Он устало поднялся со стула, повернулся к компании спиной и, не попрощавшись ни с кем, в том числе и с Адрианой, пошел по брусчатой Леончини. Напоследок он заметил растерянный взгляд Адрианы и ее огромные от удивления глаза. Такое Папа вытворяет при ней впервые. И не обращает на нее внимания.

Он уходил от нее и скоро должен был смешаться с толпой танцующих. Адриана неотрывно смотрела в его сутуловатую спину в костюме позднего Казановы.

Она вскочила со стула и крикнула Афдере:

–Зачем ты это сделала?

–Я ничего ему такого не сказала. – Возразила Афдера, не понимающая, что произошло.

Адриана догнала Хемингуэя уже возле танцующих на улице людей.

–Папа!

Он обернулся, и она бросилась к нему на шею.

–Папа! Прости меня? Я тебя обидела!

–Нет, дочка, ты меня не обидела. Это я обиделся на мир.

–Это Афдера злая! Почему она к тебе липнет.

–Не надо было целоваться с ней на охоте и на лыжах.

–И все?

–Все. Люди хотят дружить со львами. Шакалов больше, чем тигров. И чем старее и матерее лев или тигр, тем больше вокруг него шакалов. Им мало объедков, они хотят мяса и крови бывшего когда-то сильным, зверя. Так они мстят ему за объедки, которыми он с ними всю жизнь делился. Мстят за корм унижения.

–Не говори так, Папа? А то мне становится страшно. И запомни, для меня ты моложе всех. Я тебе об этом всегда говорю.

–Потому и говоришь, что я стар.

–Я говорю честно. Ты мой матерый зверь. Я счастлива, что люблю такого зверя. Пойдем танцевать. Ты отвлечешься.

–Не хочу танцевать. Пойдем просто погуляем по улицам.

Они, прижавшись друг к другу, пошли по узким улицам Кастелло. Наступил вечер, принесший влажный холод с Альп и Адриатики. А они ходили и молчали. И им было хорошо.

–Куда пойдем дальше, Казанова? – Спросила его Адриана, прижавшись к нему и прикрывая свои плечи полой плаща. Все-таки в феврале и в Венеции свежо.

–Ты замерзла моя милая, Коломбина? – Спросил он, прижимая ее теснее к себе.

–Только сейчас. Когда стало темнеть. Ты меня увлечешь в свои сети, Казанова и согреешь?

–Я свою Коломбину даже на Северном Полюсе отогрею своим дыханием и теплом рук. Коломбина – снежинка моей любви и счастья. Как хочется, чтобы эта зима продолжалась вечно. Хочу вечной свежести…

Они снова нашли свою игру в итальянские маски.

–Казанова может растопить снежинку любви?

–Никогда. Он сохранит свою снежинку. Смотри?

Хемингуэй подошел к двери старого четырехэтажного дома и кольцом, закрепленным в ней, стал молотить в дубовую обшивку. А на узкой улице веселились люди. Хемингуэй надел маску на лицо. Дверь отворилась и на пороге показалась пожилая женщина. Она взглянула на Хемингуэя и широко улыбнулась.

–Пустите погреться Казанову и Коломбину? – Нарочно грубоватым голосом попросил он хозяйку этого дома, а может квартиры.

Женщины еще раз улыбнулась, и что-то ответила ему. Хемингуэй пожалел, что почти не знает итальянского. Адриана подсказала женщине:

–Казанова замерз. Просит, чтобы вы пустили его погреться с Коломбиной.

Женщина широко развела руками, приглашая их к себе. Они вошли и по узкому коридору прошли в отдельную комнату. Женщина удалилась, чтобы через минуту вернуться с подносом вина и фруктов. Мелодичным голосом она пожелала им райского отдыха и удалилась.

–Здесь ты согреешься, но не растаешь. Я сохраню твою снежную красоту.

–Ты, Казанова, все знаешь в Италии, как и мой любимый, по имени Папа.

–Я знаю Венецию.

Не мог же ей Хемингуэй рассказать о том, что около тридцати лет назад, будучи начинающим газетчиком и холостяком, он прошелся по многим маленьким квартиркам Италии, в том числе и Венеции. Он выключил свет в комнате, снял маску, обнял Адриану и поцеловал.

–Тебе уже не холодно? Чувствуешь, как я тебе отдаю свое тепло?

–Мне с тобой никогда не бывает холодно, Папа.

За окнами раздался грохот, и комната осветилась разноцветными бликами. Адриана испуганно отпрянула от Хемингуэя.

–Не бойся. Это праздничный фейерверк.

–Я испугалась от неожиданности.

–На фронте фейерверки пострашнее.

–Папа! Почему ты не можешь забыть свой фронт, даже в праздник? Даже наедине со мной?

–Сам не знаю. Но я больше никогда при тебе не вспомню о прошлом.

–Нет. Если тебе надо высказаться, то говори все мне. Станет легче. Отдай мне капельку своего прошлого, которого я не видела и не знаю?

–Пойдем, посмотрим салют из окна. – Предложил Хемингуэй, не отвечая ей. Его прошлое, принадлежит только ему.

Они подошли к окну, и Хемингуэй открыл занавеску. В холодном небе Венеции висели разноцветные шары и серпантины огней. А над ними, в темноте звезд, белесой дымкой парил крылатый лев, охраняя древний город.

–Смотри? Огоньки тают, как снежинки!

–Снежинки тают без следа, – огонь сгорает до пепла…

–Все равно что-то остается и от снежинки. Память… Об огнях и снежинках. – И без перехода печально произнесла. – А послезавтра я уеду. Будешь меня вспоминать?

–Мы еще встретимся. Пожалуйста, люби меня.

–Я возьму с собой негритенка…

…Хемингуэй вернулся в номер далеко за полночь. Мэри уже давно лежала в постели.

–Где ты так долго был? – Спросила она.

–На карнавале. – Почти соврал он. – Так весело, хочется гулять до утра. А как ты потеряла меня?