Последняя любовь Хемингуэя

Временное примирение с Мэри состоялось после трагических обстоятельств на рыбалке, на своем катере «Пилар». Во время шторма Хемингуэй упал с верхней палубы вниз, головой на багры. В его руках была бутылка вина, которую он пил из горлышка. Он ее не выронил во время падения. Рана на голове оказалась глубокой и большой. Кровь залила всю спину, и рубашка от нее стала мокрой. Мэри пришлось встать за руль, пока команда – двое мужчин, помогли Хемингуэю подняться и перейти в кубрик. Чтобы облегчить боль, Хемингуэй пил вино и плакал. Таким его, шкипер Грегорио Фуэнтес еще не видел. Хемингуэй твердил только одно, что не хочет возвращаться в Гавану. Все заживет и без медицинской помощи, и что он не хочет больше жить, жизнь ему надоела больше вина.

Но рана сильно кровоточила, и пришлось возвратиться. От больницы Хемингуэй категорически отказался и прибывший по звонку личный врач писателя Хосе Луис Эррера стал накладывать швы на голове Хемингуэя дома, без обезболивания. Мэри стало жалко своего мужа, и она воскликнула, обращаясь к врачу:

–Ему же будет больно! Это варварство.

Хемингуэй пристально посмотрел на жену:

–Мне будет больно? Рене, принеси мне стакан джина. А ты доктор начинай.

С доктором Эррерой Хемингуэй познакомился во время гражданской войны в Испании, где тот был военным врачом. Тому не впервой было резать и зашивать по живому. Хемингуэй залпом выпил стакан джина и приказал доктору:

–Начинай!

–Дай слово, что не шелохнешься! – Потребовал доктор Эррера.

–Ты знаешь мое слово!

Хосе Луис промыл раны, выстриг волосы и начал накладывать швы. Иголка с ниткой проходили через живое тело Хемингуэя.

–Рене, еще джина?

–Тебе больно, Папа? – Спросил доктор.

–Нет. Продолжай.

Служанка Лола, кипятившая на спиртовке медицинский инструмент и, стремясь быстрее подать доктору ватный томпон, нечаянно опрокинула спиртовку. Спирт загорелся на голых ногах Хемингуэя. Он был в шортах. Схватив полотенце, Рене бросился тушить огонь. Ему помогала Мэри. Хемингуэй невозмутимо сидел в кресле, будто спирт горел не на его бедрах. Огонь потушили, а образовавшиеся от ожога волдыри Эррера смазал тем же спиртом и молча продолжил зашивать рану на голове. Хемингуэй также молча отхлебнул полстакана джина.

Когда операция закончилась, доктор Эррера сказал:

–Сделано немного грубовато, но сойдет. Жизнь тебе спасла крепость твоей коробки.

–Спасибо литературным критикам. Они мне ее закалили. – Мрачно ответил Хемингуэй, встал и перешел в гостиную.

–Папа, неужели ты не чувствовал, как на твоих ногах горел спирт? – Спросил кто-то из слуг.

–Еще как чувствовал. – Спокойно ответил Хемингуэй. – Но доктор попросил не двигаться, и я дал ему слово. Было чертовски больно. Я выдержал боль потому, что во мне течет индейская кровь.

Хемингуэй отказался лечь в постель и в гостиной начался ночной ужин, с джином и вином.

В этом эпизоде поражает полярность чувств Хемингуэя. После падения на катере Хемингуэй не мог сдержать слез. Видимо, не от физической боли. Она только помогла вырваться наружу душевной боли. Может быть, это была тоска по Адриане, понимание, что с ней свою судьбу связать невозможно, усталость от борьбы с Мэри, которую тоже можно понять – она не хотела разрыва с мужем. И вдруг – удивительная стойкость при операции – выплеснув внутреннюю душевную боль он стал недоступен боли физической. Парадоксы его противоречивого характера или ненормальность психики? А вообще-то были ли великие люди полностью нормальными?

Через несколько дней после операции, когда врач менял повязку на голове, между ним и Хемингуэй произошел такой разговор:

–Знаешь. Я совершенно не могу работать. Обессилен и опустошен полностью. Кроме гноя в голове ничего нет. Я полный неудачник. Совершенно не могу писать. Просто нет сил. Даже не могу думать. Я плохо кончу.

–Не мели чепухи! Всему миру известно, что в твоей голове есть кое-что другое, кроме гноя.

–Мне надоело все! Надоело есть, надоело пить! Надоело жить! Хочу все забыть! И ничего не могу забыть. Не могу писать! Могу любить только Адриану… А она далеко. Не желает ко мне приехать. Я состоявшийся неудачник! Я покончу с собой!..

Далее доктор Эррера вспоминает, как в разговор вмешалась Мэри и вспыхнула ссора: «Я вынужден был вмешаться и даже в какой-то момент пустить в ход силу. Оба схватили винтовки, и кто знает, чем все это могло кончиться. Я уехал с финки только в четыре часа утра, убедившись, что новых вспышек не будет. Винтовки я у них отобрал, положил в машину и отвез домой. В то время разъезжать по городу с оружием было небезопасно, – полицейские могли остановить, и обыскать машину в любой момент. Когда я наконец доехал до дома, то сел и написал Эрнесто в самых резких выражениях. Письмо я отослал на следующий день…».

Но в тот же день Хемингуэй попросил прощения у своего друга, и их отношения наладились, а Мэри снова не разговаривала с мужем несколько дней.