Что здесь правда, а что чистой воды вымысел - еще предстоит разобраться? Вряд ли Арапова безоговорочно приняла маразматический бред старого князя, но такой фантастический поворот событий ее полностью устраивал, поскольку во многом оправдывал мать. Когда же спустя год, она нашла ему подтверждение и в воспоминаниях Вяземских, ее подозрение относительно тетки переросло в убеждение. А мера доверия к духовным водителям достигла такого уровня, что, когда на закате жизни пришло время делиться накопленным опытом, она большую часть своей книги построила на воспоминаниях Вяземских, литературно обработав их и дополнив анекдотами из собственной жизни. Естественно, о свидетельствах тетки Арапова ни словом не обмолвилась. Ее не отпугнули даже пошлые подробности, которыми княгиня Вяземская сопроводила описание встречи у Полетики:
Мадам NN, по настоянию Геккерна, пригласила Пушкину к себе, а сама уехала из дому. Пушкина рассказывала княгине Вяземской и мужу, что когда она осталась с глазу на глаз с Геккерном, тот вынул пистолет и грозил застрелиться, если она не отдаст ему себя. Пушкина не знала, куда ей деваться от его настояний; она ломала себе руки и стала говорить как можно громче. По счастию, ничего не подозревавшая дочь хозяйки дома явилась в комнату и гостья бросилась к ней[28].
Милые детали: Бог весть, откуда взявшийся пистолет и красная шапочка в роли спасительницы?! Впрочем, тут княгиня хотя бы оговаривается, что Наталья Николаевна рассказала о происшедшем ей и мужу. Спустя годы Бартенев припомнил другое высказывание Вяземской, где она представлялась чуть ли не единственной поверенной жены поэта:
Дантес был частым посетителем Полетики и у нее виделся с Натальей Николаевной, которая однажды приехала оттуда к княгине Вяземской вся впопыхах и с негодованием рассказала, как ей удалось избегнуть настойчивого преследования Дантеса[29].
Интересно, кому принадлежит это дополнение – Вяземской или самому Бартеневу? И что за история с излиянием чувств! Не в характере Натальи Николаевны было бросаться кому-либо на грудь. Тут Араповой пришлось решать сложную задачу. Аналитическими способностями она не обладала - серьезно заниматься исследованиями ей было не досуг - но природу человеческой страсти она понимала тонко. Существовали неоспоримые доказательства тайного свидания матери, сопровождаемые пикантными подробностями. Однако, исходили они не от ее врагов, как следовало бы ожидать, а из окружения поэта. Неужто Наталья Николаевна сама на себя наговаривала? И почему враги так упорно молчали?
Молчала, прежде всего, Полетика, хотя могла бы рассказать, что встреча вовсе не была подстроена ею, как намекала Вяземская, а состоялась по просьбе Натальи Николаевны. Достаточно было сообщить об этом Трубецкому, который, собственно, и не скрывал, что обсуждал с Полетикой все перипетии дуэльной истории. «Скромность» Дантеса была понятна – уж очень он неловко выглядел в той ситуации. Но Полетика хранила молчание принципиально. Почитая поэта и его свояченицу главными виновниками разыгравшейся трагедии, она как будто оберегала Наталью Николаевну от лишних нападок. Во всяком случае, так ее поняла Арапова. В своей книге она дала злейшему врагу матери самую нежную и трогательную характеристику. Дочь Натальи Николаевны таким образом восстанавливала справедливость!
Прежде всего, она решила не касаться деталей встречи, поскольку сама Наталья Николаевна вряд ли говорила о них с кем-нибудь из посторонних. И действительно: в воспоминаниях Вяземской и рассказе Фризенгофа чувствуется один голос – голос Пушкина. На каком-то этапе дуэльной истории поэт, скорее всего, не удержался и посвятил близких ему женщин в тайну дуэли, сопроводив свой рассказ образными выражениями. Естественно, после гибели Пушкина, Наталья Николаевна вынуждена была подтвердить сам факт такой встречи, и это дало повод ссылаться на нее.