К тому же он допустил и еще одно странное упрощение. Спасский, как врач, постоянно находящийся рядом с больным, определенно указал, что поэт сначала прощался с женой, потом с друзьями, а затем с детьми, при которых опять же находилась Наталья Николаевна. Жуковский нарушил очередность и сделал прощание с друзьями финальной сценой этого во многом символического ритуала, как бы сокращая время общения Пушкина с женой. Возможно, это произошло случайно - друг поэта просто не заметил, что его поэтические обороты так сильно исказили картину происходящего.
Для уточнения обратимся к более продуманному письму Вяземского:
Прощаясь с детьми, перекрестил он их. С женою прощался несколько раз и всегда говорил ей с нежностью и любовью. С нами прощался он посреди ужасных мучений и судорожных движений, но духом бодрым и с нежностью[676].
Здесь последовательность событий вообще как бы отсутствует. Создается впечатления, что вопрос очередности и вовсе не интересовал князя. Ему важно было создать эффект своего постоянного присутствия. Поэтому он без колебаний отметил: «С женою прощался несколько раз».
Таким образом, все это время с 8 и до 10 часов Наталья Николаевна находилась рядом с мужем и наблюдала за его прощанием с друзьями и детьми, временами отдаляясь и приближаясь к нему.
Их первое утреннее свидание, поразившее многих, сопровождалось криком Натальи Николаевны. Поэт, вероятно, сообщил ей, что умирает. Несчастная женщина не выдержала и закричала. Жуковский назвал это прощальной минутой, выделив ее, как своего рода кульминацию боли и страданий в переживаниях супругов. Но таких «минут», хотя и не столь выразительных, в течение последующих нескольких часов было множество. Однако, никто из друзей поэта не счел нужным это отдельно отметить.
Между тем Пушкин решил объяснить кому-то из друзей, чем был вызван крик жены, поскольку несколькими часами позже Тургенев записал в письме-дневнике, обращенному к неизвестному адресату:
Опять призывал жену, но ее не пустили; ибо после того как он сказал ей: «Арндт признал меня безнадежным, я ранен смертельно» (фр), она в нервическом страдании, лежит в молитве перед образами. - Он беспокоился за жену, думая, что она ничего не знает об опасности и говорит, что «люди заедят ее, думая, что она была в эти минуты равнодушною»: это решило его сказать ей об опасности[677].
Эту фразу, вырванную из контекста, обычно приводят как свидетельство того, что Пушкин сомневался в Наталье Николаевне и старался помочь ей сохранить лицо. На самом деле Пушкин лишь оправдывался за свое довольно жестокое откровение с женой.
Скорее всего, Наталью Николаевну отвели в сторону, но затем она, успокоившись, вернулась к мужу. О чем они говорили сказать трудно. Отзвуки этого разговора содержатся в воспоминаниях В.Ф.Вяземской:
Прощаясь с женою, Пушкин сказал ей: «Ступай в деревню, носи по мне траур два года, и потом выходи замуж, но за человека порядочного»[678].
Возможно, большую часть времени они просто молчали, глядя друг на друга. Но без этих двух часов нельзя представить себе супружескую жизнь поэта. Без них все описание последних дней его жизни выглядит умиранием одинокого человека, формально женатого, но фактически лишенного семьи. Понятно, что такое развитие событий на руку тем, кто во всем винил и продолжает винить Наталью Николаевну. Но сам поэт, громогласно заявивший о ее невиновности, не мог перед смертью лукавить. И часы их общения, вычеркнутые из хроники последних дней поэта его друзьями и исследователями, лишнее свидетельство тому.
Когда Наталья Николаевна в очередной раз разволновалась, Спасский, отводя ее в сторону, предложил поэту позвать друзей, с тем чтобы отвлечь супругов от тяжелого разговора. Пушкин согласился. В этот момент в доме поэта находились, кроме Данзаса и Спасского, Жуковский, Вяземский и его жена, опекавшая Наталью Николаевну.
Первым вошел к поэту Жуковский. Разговор их был очень короткий. По свидетельству Вяземской:
Каждое его прощание было ускоренным, он боялся расчувствоваться...[679].
Жуковский вложил в это мгновение максимум поэтического чувства:
Я подошел, взял его похолодевшую, протянутую ко мне руку, поцеловал ее: сказать ему ничего не мог, он махнул рукою, я отошел[680].