Последняя мистификация Пушкина

Ме­ж­ду тем и здесь про­ис­хо­дит стран­ное сме­ще­ние со­бы­тий, ко­то­рое, ес­ли вспом­нить ис­то­рию с при­час­ти­ем, уже не ка­жет­ся не­обыч­ным.

Как вид­но из за­пис­ки Спас­ско­го, про­ща­ние с Жу­ков­ским не бы­ло без­молв­ным - и раз­го­вор ме­ж­ду ни­ми все же со­сто­ял­ся. Бы­ла про­из­не­се­на та са­мая пуш­кин­ская фра­за, об­ра­щен­ная к ца­рю, ко­то­рая мно­гим не да­ва­ла по­коя:

Ска­жи, жаль, что уми­раю, весь его бы был[681].

Мно­гие, из чис­ла сто­рон­ни­ков не­за­ви­си­мо­сти по­эта, хо­те­ли, что­бы этой фра­зы во­все не бы­ло бы. Не ма­ло и тех, кто же­лал бы, на­обо­рот, ука­зать на нее, как на при­мер нрав­ст­вен­ной сла­бо­сти по­эта. Но прак­ти­че­ски нет тех, кто за­ин­те­ре­со­вал­ся бы, что в дей­ст­ви­тель­но­сти стоя­ло за эти­ми сло­ва­ми, как и в ка­ком кон­тек­сте они бы­ли про­из­не­се­ны.

Со­глас­но Жу­ков­ско­му Пуш­кин ска­зал их не­сколь­ки­ми ча­са­ми поз­же, бли­же к по­луд­ню 28-го ян­ва­ря:

В это вре­мя прие­хал док­тор Арендт. «Жду цар­ско­го сло­ва, что­бы уме­реть спо­кой­но», - ска­зал ему Пуш­кин. Это бы­ло для ме­ня ука­за­ни­ем, и я ре­шил­ся в ту же ми­ну­ту ехать к го­су­да­рю, что­бы из­вес­тить его ве­ли­че­ст­во о том, что слы­шал. На­доб­но знать, что, про­стив­шись с Пуш­ки­ным, я опять воз­вра­тил­ся к его по­сте­ли и ска­зал ему: «Мо­жет быть, я уви­жу го­су­да­ря; что мне ска­зать ему от те­бя?» — «Ска­жи ему, что мне жаль уме­реть; был бы весь его»[682].

Но об­ра­тим­ся к дру­гим сви­де­тель­ст­вам. Са­мым ран­ним из них яв­ля­ет­ся днев­ни­ко­вая за­пись Тур­ге­не­ва от 27 ян­ва­ря:

Го­су­дарь при­слал Арн­д­та с пись­мом, соб­ст­вен­ным ка­ран­да­шом…Пуш­кин сло­жил ру­ки и бла­го­да­рил Бо­га, ска­зав, что­бы Жу­ков­ский пе­ре­дал го­су­да­рю его бла­го­дар­ность[683].

Прав­да, в пись­ме, тут же со­став­лен­ном се­ст­ре А.Н.Не­федь­е­вой - в 9 ут­ра 28 ян­ва­ря - упо­ми­на­ние о пись­ме и «бла­го­дар­но­сти» он соз­на­тель­но - ве­ро­ят­но, из эти­че­ских со­об­ра­же­ний (ведь пись­мо ца­ря бы­ло кон­фи­ден­ци­аль­ным!) - опус­тил:

Го­су­дарь при­слал к не­му Арн­д­та ска­зать, что ес­ли он ис­по­ве­ду­ет­ся и при­час­тить­ся, то ему это бу­дет очень при­ят­но и что он про­стит его. (…) Го­су­дарь ве­лел ска­зать ему, что он не ос­та­вит же­ны и де­тей его; это его об­ра­до­ва­ло и ус­по­кои­ло[684].

Ме­ж­ду тем, за­пись в днев­ни­ке Тур­ге­не­ва на­хо­дит ос­но­ва­тель­ное под­твер­жде­ние в пись­ме Вя­зем­ско­го к Бул­га­ко­ву, на­пи­сан­ном 5 фев­ра­ля:

Но­чью воз­вра­тил­ся к не­му Арендт и при­вез ему для про­чте­ния соб­ст­вен­но­руч­ную, каран­да­шом на­пи­сан­ную го­су­да­рем за­пис­ку... Пуш­кин был чрез­вы­чай­но тро­нут эти­ми сло­ва­ми... «Ска­жи­те го­су­да­рю, го­во­рил Пуш­кин Аренд­ту[685], что жа­лею о по­те­ре жиз­ни, по­то­му что не мо­гу изъ­я­вить ему мою бла­го­дар­ность, что я был бы весь его!» (Эти слова слы­ша­ны мною и вре­за­лись в па­мять и серд­це мое по чув­ст­ву, с ко­им они бы­ли про­из­не­се­ны)[686].

Князь ут­вер­ждал, что слы­шал эту са­мую фра­зу в ночь с 27-го на 28 фев­ра­ля, то есть за­дол­го до то­го, как Жу­ков­ский от­пра­вил­ся к ца­рю. И го­во­рил он это как раз в до­ка­за­тель­ст­во то­го, что «Тур­ге­нев пе­ре­дал не пол­ный от­чет», по­сколь­ку «не был без­от­луч­но» ни днем, ни но­чью при по­эте. Прав­да, Вя­зем­ский при этом от­кро­вен­но пу­тал­ся. Сна­ча­ла он пи­сал, что по­эт «го­во­рил Аренд­ту», а по­том сде­лал по­прав­ку: «Ска­зал Жу­ков­ско­му». Но и это по­нят­но. Арендт и Жу­ков­ский стоя­ли ря­дом. Мог Вя­зем­ский и сов­рать, но, ду­ма­ет­ся, это не вхо­ди­ло в его пла­ны.

Са­ма по се­бе фра­за «был бы весь его» не­сла бла­го­род­ный смысл, а по­то­му за­бо­тить­ся о ее рас­шиф­ров­ке не име­ло смыс­ла. Она мог­ла быть про­из­не­се­на в лю­бой мо­мент с при­мер­но оди­на­ко­вым эф­фек­том. Дру­гое де­ло - «преж­де­вре­мен­ное» при­час­тие! Тут Жу­ков­ский с Вя­зем­ским сра­зу до­го­во­ри­лись, что сле­ду­ет го­во­рить обы­ва­те­лю и дво­ру. «Ра­бо­та над ме­ло­ча­ми» осу­ще­ст­в­ля­лась чуть поз­же, а по­то­му на пер­вых па­рах дру­зья по­эта за­мет­но про­ти­во­ре­чи­ли друг дру­гу.

По­сколь­ку Вя­зем­ско­го боль­ше все­го ин­те­ре­со­ва­ли до­ка­за­тель­ст­ва соб­ст­вен­ной пра­во­ты, он за­сви­де­тель­ст­во­вал со­бы­тие без из­ме­не­ний. По­лу­чив от ца­ря пись­мо с обе­ща­ни­ем по­за­бо­тить­ся о се­мье, Пуш­кин, ес­те­ст­вен­но, дол­жен был вы­ска­зать сло­ва бла­го­дар­но­сти. Кро­ме то­го, сти­ли­сти­ка этой бла­го­дар­но­сти оп­ре­де­ля­лась осо­бен­но­стью дво­рян­ской куль­ту­ры, в ко­то­рой царь, да­же не­лю­би­мый, за­ни­мал ме­сто не про­сто гла­вы го­су­дар­ст­ва, а От­ца боль­шой на­род­ной се­мьи, а, зна­чит, и про­щать­ся с ним сле­до­ва­ло, как с род­ным че­ло­ве­ком, упот­реб­ляя со­от­вет­ст­вую­щие мягкие вы­ра­же­ния.