1 час. Пушкин слабее и слабее. Касторовое масло не действует. Надежды нет. За час начался холод в членах. Смерть быстро приближается; но умирающий сильно не страждет; он покойнее. Жена подле него, он беспрестанно берет его (sic) за руку. Александрина - плачет, но еще на ногах. Жена - сила любви дает ей веру - когда уже нет надежды! - Она повторяет ему: «Ты будешь жить» (фр).
Я сейчас встретил отца Гекерна: он расспрашивал об умирающем с сильным участием; рассказал содержание, - выражения письма П-а. Ужасно! ужасно! Невыносимо: нечего было делать...
Весь город, дамы, дипломаты, авторы, знакомые и незнакомые наполняют комнаты, справляются об умирающем. Сени наполнены несмеющими взойти далее. Приезжает сейчас Элиза Хитрова, входит в его кабинет и становится на колена.
Антонов огонь разливается; он все в памяти. Сохраните для меня сии письма и дайте прочесть И.И.Дмитриеву и Свербееву.
Во многих ожесточение, злоба против Гекерна: но несчастный спасшийся - не несчастнее ли его!
Сейчас сказал он доктору и поэту Далю, автору Курганного Козака, который от него не отходит: «Скажи, скоро ли это кончится? Скучно!» - Он - в последних минутах.
Забывается и начинает говорить бессмыслицу. У него началась агония, предсмертная икота, а его жена находит, что он лучше, чем вчера! Она находится у двери в его кабинет, иногда она туда заходит, ее лицо не выражает понимания близости смерти. (фр.)
«Опустите сторы, я спать хочу» сказал он сейчас. 2 часа пополудни...[707].
Какой неожиданный переход на французский язык! Тургенев не понимал, что происходит, почему Наталья Николаевна так странно ведет себя! Он не догадывался, что она «умирала» вслед за супругом, переживая те же предсмертные муки, и не могла не нести бессмыслицу. Тургенев и сам был хорош! Он собирался обедать у Виельгорского, «справляя» агонию друга?!
Позднее Жуковский, вероятно, объяснил ему:
Спокойное выражение лица его и твердость голоса обманули бедную жену; она вышла как просиявшая от радости лицом. «Вот увидите, - сказала она доктору Спасскому, - он будет жив, он не умрет». А в эту минуту уже начался последний процесс жизни. Я стоял вместе с графом Вьельгорским у постели его, в головах; сбоку стоял Тургенев. Даль шепнул мне: «Отходит». Но мысли его были светлы. Изредка только полудремотное забытье их отуманивало....[708]
Даль, у которого было время, чтобы отдохнуть и все обдумать в спокойной обстановке, как литератор, описал эти события с куда большим пониманием глубины и смысла происходящего:
В продолжение долгой, томительной ночи глядел я с душевным сокрушением на эту таинственную борьбу жизни и смерти - и не мог отбиться от трех слов, из Онегина, трех страшных слов, которые неотвязчиво раздавались в ушах и в голове моей: Ну что ж? Убит! О, сколько силы и значения в трех словах этих! Ужас невольно обдавал меня с головы до ног - я сидел, не смея дохнуть, и думал: «Вот где надо изучать опытную мудрость, философию жизни - здесь, где душа рвется из тела; то, что увидишь здесь, не найдешь ни в толстых книгах, ни на шатких кафедрах наших».
Когда тоска и боль его одолевали, он крепился усильно и на слова мои «терпеть надо,
любезный друг, делать нечего, но не стыдись боли своей, стонай, тебе будет легче», - отвечал отрывисто: «нет, не надо стонать; жена услышит; и смешно же, чтобы этот
вздор меня пересилил; не хочу».
Пульс стал упадать приметно, и вскоре исчез вовсе. Руки начали стыть. Ударило два часа пополудни, 29 янв. - и в Пушкине оставалось жизни - только на ѕ часа! П. раскрыл глаза и попросил моченой морошки. Когда ее принесли, то он сказал внятно: «Позовите жену, пусть она меня покормит». Др. Спасский исполнил желание умирающего. Наталья Николаевна опустилась на колени у изголовья смертного одра, поднесла ему ложечку, другую - и приникла лицом к челу отходящего мужа. П. погладил ее по голове и сказал: «Ну, ну, ничего, слава Богу, все хорошо!».
Вскоре подошел я к В.А.Жуковскому, кн. Вяземскому и гр. Виельгорскому и сказал: отходит! Бодрый дух все еще сохранял могущество свое — изредка только полудремотное забвение на несколько секунд туманило мысли и душу. Тогда умирающий, несколько раз, подавал мне руку, сжимал ее и говорил: