Последняя мистификация Пушкина

В нем со­дер­жат­ся до­воль­но не­ожи­дан­ные и осо­бен­но ин­те­рес­ные для на­ше­го слу­чая за­ме­ча­ния - в ча­ст­но­сти, в нем ут­вер­жда­ет­ся, что оба со­хра­нив­шие­ся ди­пло­ма, в том чис­ле и ад­рес, на­пи­са­ны бы­ли од­ним ли­цом, че­ло­ве­ком свет­ско­го кру­га, но не фран­цу­зом, кро­ме то­го, со­ста­ви­те­лем и ис­пол­ни­те­лем «ди­пло­ма», ве­ро­ят­нее все­го, был один и тот же че­ло­век.

Все это очень под­хо­дит Пуш­ки­ну: он был свет­ским че­ло­ве­ком, хо­ро­шо знав­шим фран­цуз­ский язык и спо­соб­ным из-за нев­ни­ма­тель­но­сти до­пус­кать ошиб­ки. И рос­черк в кон­це обо­их ко­пий - в ка­ж­дом из них раз­ный - лю­би­мый пуш­кин­ский спо­соб за­вер­шать ру­ко­пись. И уж ес­ли сле­до­вать этой мыс­ли, то толь­ко по­эту из все­го кру­га по­доз­ре­вае­мых лиц бы­ло безо­пас­но вы­сту­пать од­но­вре­мен­но и со­ста­ви­те­лем и рас­про­стра­ни­те­лем это­го скан­даль­но­го документа!

Как же мог­ла ра­бо­тать мысль Пуш­ки­на? Ре­шил ли он про­сто раз­ве­се­лить дру­зей сво­ей «на­ход­кой» или на­ме­рен­но го­то­вил им ис­пы­та­ние - ведь ин­те­рес­но же по­на­блю­дать за по­ве­де­ни­ем «бла­го­на­ме­рен­ных» Вя­зем­ских и Ка­рам­зи­ных в ще­кот­ли­вой си­туа­ции - во­прос, ко­то­ро­му, ве­ро­ят­но, су­ж­де­но ос­тать­ся без от­ве­та? Яс­но од­но, что для Пуш­ки­на, на­хо­див­ше­го­ся в слож­ном дву­смыс­лен­ном по­ло­же­нии, шут­ка, да­же столь со­мни­тель­ная и тя­же­ло­вес­ная, мог­ла по­слу­жить свое­об­раз­ной от­ду­ши­ной и по­во­дом для от­кро­вен­но­го объ­яс­не­ния с друзь­я­ми, ко­то­рые ста­ра­тель­но де­ла­ли вид, что ни­че­го осо­бен­но­го с по­этом не про­ис­хо­дит.

Пуш­кин, ко­неч­но, го­во­рил им о сво­их фи­нан­со­вых за­труд­не­ни­ях, о том, что не­боль­шое жа­ло­ва­ние не по­зво­ля­ет ему со­сре­до­то­чить­ся на на­пи­са­нии од­ной «Ис­то­рии Пет­ра», и в то же вре­мя ис­то­ри­че­ские за­ня­тия ме­ша­ют до­ход­но­му ли­те­ра­тур­но­му тру­ду. Но дру­зья Пуш­ки­на зна­ли и че­ло­ве­че­ские сла­бо­сти по­эта. Ве­ро­ят­но, они со­ве­то­ва­ли ему вес­ти се­бя скром­нее, ис­пол­нять при­двор­ные обя­зан­но­сти и тем до­би­вать­ся ми­ло­стей от ца­ря, в том чис­ле и ма­те­ри­аль­ных. Од­на­ко, у по­доб­но­го сми­ре­ния бы­ла и обо­рот­ная сто­ро­на, о ко­то­рой дру­зья пред­по­чи­та­ли умал­чи­вать - вряд ли царь, до­бив­шись по­кор­но­сти по­эта, удер­жал­ся бы от со­блаз­на за­лезть к не­му в по­стель!

Пуш­ки­на бес­по­кои­ла по­доб­ная «пер­спек­ти­ва». Об этом он го­во­рил На­що­ки­ну, ут­вер­ждая, «что царь, как офи­це­риш­ка, уха­жи­ва­ет за его же­ною…».[762] И сам Ни­ко­лай в бе­се­де с Кор­фом вспо­ми­нал по­доб­ные сло­ва поэта:

…при­зна­юсь от­кро­вен­но, я и вас са­мих по­доз­ре­вал в уха­жи­ва­нии за мо­ей же­ною[763].

Кро­ме то­го, су­ще­ст­во­ва­ла опас­ность и дру­го­го ро­да, се­го­дня поч­ти не­воз­мож­ная. Де­ло в том, что вни­ма­ние ца­ря к за­муж­ней жен­щи­не в те вре­ме­на не толь­ко не осу­ж­да­лось, а, на­обо­рот, вос­при­ни­ма­лось об­ще­ст­вом и суп­ру­го­м избран­ницы как, сво­его ро­да, «на­гра­да», су­ля­щая им ско­рую карь­е­ру и по­чести, а се­мье про­цве­та­ние:

Осо­ба, при­влек­шая вни­ма­ние бо­же­ст­ва, по­па­да­ет под на­блю­де­ние, под над­зор. Пре­ду­пре­ж­да­ют суп­ру­га, ес­ли она за­му­жем; ро­ди­те­лей, ес­ли она де­вуш­ка, - о чес­ти, ко­то­рая им вы­па­ла. Нет при­ме­ров, что­бы это от­ли­чие бы­ло при­ня­то ина­че, как с изъ­яв­ле­ни­ем поч­ти­тель­ней­шей при­зна­тель­но­сти. Рав­ным об­ра­зом нет еще при­ме­ров, что­бы обес­че­щен­ные му­жья или от­цы не из­вле­ка­ли при­бы­ли из сво­его бес­че­стья[764].

Как это ни стран­но про­зву­чит се­го­дня, но «на­мек на ца­ря», со­дер­жа­щий­ся в ано­ним­ке, нис­коль­ко не уни­жал дос­то­ин­ст­ва по­эта, как свет­ско­го че­ло­ве­ка. Скла­ды­ва­лась па­ра­док­саль­ная си­туа­ция - па­ск­ви­лянт, ес­ли пред­по­ло­жить, что он был по­сто­рон­ним ли­цом, при­над­ле­жав­шим свет­ско­му об­ще­ст­ву - о чем го­во­рит зна­ние им фран­цуз­ско­го язы­ка - во­все не стре­мил­ся оби­деть по­эта. Самое боль­шее, че­го он мог дос­тиг­нуть – это по­те­шить се­бя иро­ни­ей. Не слу­чай­но, в об­ще­ст­ве счи­та­ли, что ано­ним­ка пря­мо или кос­вен­но ука­зы­ва­ла на фи­гу­ру Дан­те­са, по­сколь­ку в про­тив­ном слу­чае по­ве­де­ние по­эта не име­ло объяс­не­ния. Ни­кто да­же не упо­ми­нал име­ни Ни­ко­лая – главного «фигуранта» пасквиля – и не толь­ко по не­зна­нию ее под­лин­но­го текста, но и по­то­му, что в го­ло­ву не при­хо­ди­ла мысль, буд­то Пуш­кин мо­жет оби­деться на это.

Ко­неч­но, по­эту оди­на­ко­во бы­ла про­тив­на мысль о вен­це­нос­ном и ка­ва­лер­гард­ском «вни­ма­нии». Он не ис­кал се­бе за­мес­ти­те­ля (ко­адъ­ю­то­ра - А.Л.) в чем бы то ни бы­ло. Но над «цар­ской ми­ло­стью», дей­ст­ви­тель­но, мож­но бы­ло иро­ни­зи­ро­вать, как иро­ни­зи­ру­ет лю­бой че­ло­век дос­тиг­ший вер­ши­ны, ко­то­рая мно­гим ка­жет­ся пре­де­лом меч­та­ний и ме­стом не­ве­ро­ят­ных удо­воль­ст­вий, а на са­мом де­ле ока­зы­ва­ет­ся тонкой иг­лой, на­пол­нен­ной опас­ным ядом.