Я счастлива узнать, дорогой друг, что ты по-прежнему доволен своей судьбой, дай Бог чтобы это было всегда, а для меня, в тех горестях, которые небу было угодно мне ниспослать, истинное утешение знать, что ты по крайней мере счастлив; что же касается меня, то мое счастье уже безвозвратно утеряно, я слишком хорошо уверена, что оно и я никогда не встретимся на этой многострадальной земле, и единственная милость, которую я прошу у Бога это положить конец жизни столь мало полезной, если не сказать больше, как моя. Счастье для всей моей семьи и смерть для меня — вот что мне нужно, вот о чем я беспрестанно умоляю всевышнего. Впрочем, поговорим о другом, я не хочу чтобы тебе, спокойному и довольному, передалась моя черная меланхолия[96].
Возможно, этот фрагмент написан под влиянием романтической литературы и театральной культуры, но он не отменяет главного: Екатерина знала о неудачной попытке Жуковского примирить Пушкина с Геккернами. Сватовство Дантеса она назвала своим счастьем, осознавая, что в новых условиях оно невозможно, поскольку противоречит счастью семьи. Ее трудно заподозрить в безумном ослеплении любовью к Дантесу. Между тем, фраза «мое счастье уже безвозвратно утеряно» позволяет судить, что у Екатерины была основательная надежда на брак с кавалергардом, и в тот день она оказалась сильно разрушенной.
Заканчивается письмо следующим сообщением:
Вот сударь мой братец какая бумага замечательная, и тебе бы надо для каждой из нас изготовить с такими же штемпелями, а также и меньшего формата для записок, штемпелеванную как и почтовая[97].
Ох, уж эта бумага! Упоминание о ней всегда так многозначительно: сначала у Пушкина, потом у Яковлева, и вот теперь у Екатерины. А между тем, что тут особенного - Гончаровы производили бумагу отличного качества, в том числе и для дипломатических посольств? Правда, на это не обращают внимание, ищут следы дорогой бумаги в иностранных представительствах, а зря. Ведь письмо Екатерины до сих пор хранится в архиве, что если взглянуть на него «по-новому»? Но об этом позже.
Оказавшись у Пушкина утром 10-го ноября, Жуковский показал ему письмо Геккерна вовсе не для оправдания своей посреднической деятельности - это было бы нелепо в отношениях давних друзей - а как свидетельство серьезных намерений Дантеса. Жуковский искренне полагал, что причина вызова, благодаря этому документу, становилась несущественной. Друг поэта действовал в интересах Пушкина и просто как порядочный человек, а вовсе не находился под влиянием лицемерного Геккерна, как принято думать.
Кроме того, женитьба - разве не лучший шаг к примирению враждующих сторон!? Аристократия испокон веков таким способом улаживала конфликты и прекращала войны между родами и целыми государствами. Самолюбие поэта могло быть удовлетворено, думал Жуковский. Он даже приготовил черновик письма, в котором поэт ответно просил бы Геккернов принять его, Жуковского, посреднические услуги. Вот каково было убеждение, что все делается во благо поэта и должно быть им понято и принято! Как же удивился Жуковский, вновь натолкнувшись на яростное сопротивление Пушкина?!
Поэт по иному взглянул на письмо посланника. Оно говорило ему, что Геккерны не собираются приносить извинения, а представляют дело так, будто женитьба Дантеса сама собой снимет всякое недоразумение между противниками. Как уже говорилось, такой вариант был возможен - женись кавалергард на любой девице не из семьи Пушкина. Честный человек не должен был вступать в родственные отношения с теми, кого недавно жестоко оскорбил.
Уже тогда негодование поэта могло обернуться новым вызовом, поверь он по-настоящему в женитьбу Дантеса на Екатерине. Но письмо Геккерна, хоть и содержало намек на сватовство, еще ничем не обязывало кавалергарда. В такой ситуации дать согласие на брак, означало бы подыграть противникам, поэтому Пушкин, не снижая остроты конфликта, просто подтвердил вызов, оставляя прежние договоренности в силе. Ему важно было заставить Геккернов женить Дантеса на ком угодно, только не на Екатерине - тогда бы распространившийся слух об анонимке сам «раздавил» кавалергарда.