Вот только не знала Екатерина Ивановна ничего о встрече у Полетики, а сказать ей было некому. Наталья Николаевна молчала, потому что полностью положилась на мужа, а Пушкин и Геккерны ждали, кто первым из них проговорится. Узнав о вызове, Загряжская, решила, что поэт ошибся, обрушив свою ревность на Дантеса, поскольку ухаживание кавалергарда за Екатериной происходило в присутствии Натальи Николаевны и могло быть неправильно истолковано. Согласился с ней и Жуковский.
Оставалось лишь переубедить Пушкина и общество? И тут сватовство Геккернов оказывалось просто необходимым. Загряжская с радостью согласилась на него, не подозревая, что тем самым открывает дорогу новым, еще более трагическим, событиям.
8 ноября Жуковский в переговорах не участвовал, но, отправляясь утром к Пушкину, был твердо уверен в сватовстве Дантеса и надеялся, что сможет уговорить поэта отозвать вызов. И опять Жуковский ошибся в настроении друга. Обдумав странное поведение Геккернов и свое положение при дворе, Пушкин уже приготовился к отчаянным действиям, если не сказать больше. Да, он выглядел успокоенным, как бывает с крупной натурой, принявшей важное решение. Скорее всего, он рассказал другу о письме к Канкрину. Друзья вновь обсудили отношения поэта с царем, которые могли окончательно испортиться из-за дуэли. Вероятно, вспомнили о пушкинских отставках и то, к чему они приводили. Поэт расчувствовался. Жуковский принял это за готовность уладить конфликт, и напрасно, поскольку Пушкин, похоже, еще более утвердился в своем желании устроить скандал, который помог бы ему разом решить все проблемы. Каким же образом? А вот каким.
Поговорив с Жуковским, Пушкин отправился на именины к Яковлеву, лицейскому товарищу, с тем, чтобы, как полагают исследователи, расспросить его, директора типографии, о сорте бумаги, на которой был написан пасквиль, и окончательно убедиться в ее «посольском» происхождении. Но стоило ли поэту специально дожидаться именин друга, чтобы сделать то, что он должен предпринять еще до отправки вызова? Сам Пушкин прекрасно понимал это, когда в письме к Бенкендорфу, писал, что, получив пасквиль, «по виду бумаги ... в ту же минуту (А.Л.) удостоверился» в виновности Геккерна. Выходит, его вовсе не интересовали свидетельства друга, и он просто пришел к нему на именины. А вот почему в самый разгар праздника поэт решил показать анонимку - вопрос, требующий особого осмысления?
Как вспоминал Ф.Ф. Матюшкин, лицейский товарищ поэта: «Пушкин явился последним и был в большом волнении. После обеда они пили шампанское. Вдруг Пушкин вынимает из кармана полученное им анонимное письмо и говорит:
посмотрите, какую мерзость я получил». Яковлев (директор типографии II-го Отделения собственной е. в. канцелярии) тотчас обратил внимание на бумагу этого письма и решил, что она иностранная и, по высокой пошлине, наложенной на такую бумагу, должна принадлежать какому-нибудь посольству. Пушкин понял всю важность этого указания, стал делать розыски и убедился, что эта бумажка голландского посольства[90].
Стало быть, Пушкин и не думал справляться у друга о сорте бумаги, а сам Яковлев, в хорошем настроении, решил продемонстрировать свои профессиональные навыки и обратил внимание присутствующих на внешний вид пасквиля. Конечно, все они впоследствии считали, что Яковлев здорово помог Пушкину, и даже не пытались объяснить себе ту «непосредственность», с которой поэт обнародовал анонимку: ели, пили, затем поэт вынул из кармана пасквиль, который, надо полагать, оказался там «случайно», и отдал его друзьям на ознакомление.