Я не могу и не должен согласиться на то, чтобы в письме находилась фраза, относящаяся к m-lle Гончаровой: вот мои соображения, и я думаю, что г. Пушкин их поймет. Об этом можно заключить по той форме, в которой поставлен вопрос в письме. «Жениться или драться». Так как честь моя запрещает мне принимать условия, то эта фраза ставила бы меня в печальную необходимость принять последнее решение. Я еще настаивал бы на нем, чтобы доказать, что такой мотив брака не может найти места в письме, так как я уже предназначил себе сделать это предложение после дуэли, если только судьба будет мне благоприятна. Необходимо, следовательно, определенно констатировать, что я сделаю предложение m-lle Екатерине не из-за соображений сатисфакции или улажения дела, а только потому, что она мне нравится, что таково мое желание и что это решено единственно моей волей[113].
Считается, что Дантес размышлял над этой запиской в одиночестве, или, на худой конец, вместе с Аршиаком, который затем и передал один из ее вариантов поэту, но никак не в присутствии Геккерна. Слишком уж непродуманными кажутся действия кавалергарда. Его неожиданное письмо к Пушкину озадачило исследователей. Не чувствовалось руки опытного дипломата. Однако, на то она и опытная рука, чтобы не сразу себя обнаружить.
Уже говорилось, что Геккернам важно было установить причину вызова. Анонимка и слухи вокруг нее все более тревожили их. В проекте отказа, тут же написанном для Пушкина Дантесом, это хорошо видно:
В виду того, что г. барон Жорж де Геккерен принял вызов на дуэль, отправленный ему при посредстве барона Геккерена, я прошу г. Ж. де Г. благоволить смотреть на этот вызов, как на не существовавший, убедившись, случайно, по слухам, что мотив, управлявший поведением г. Ж. де Г., не имел в виду нанести обиду моей чести -
Разве не опытный дипломат здесь поработал. В проекте опускалось указание на сватовство, как на главную причину отмены дуэли, и оставлялось якобы важное для поэта упоминание о слухах.
На это, собственно, и должен был «клюнуть» поэт. Тогда любой слух, каким бы он ни был - будь то сомнения в мотивах сватовства Дантеса, или его неуважительное отношение к Наталье Николаевне, или обвинение в составлении анонимки - от лица поэта объявлялся несуществующим.
Но как заставить Пушкина написать такой документ? Как вообще вернуть ситуацию в положение до встречи у Загряжской и переиграть все на новых условиях? И тогда, Дантес, совместно с Геккерном, пишет то самое письмо, которое многим кажется «импульсивным», «непродуманным», «рыцарским», а на деле вполне расчетливое и дальновидное:
Милостивый государь. Барон Геккерен сообщил мне, что он уполномочен г-ном (вероятно, Жуковским – А.Л.)[115] уведомить меня, что все те основания, по которым вы вызвали меня, перестали существовать и что посему я могу смотреть на этот ваш поступок как на не имевший места. Когда вы вызвали меня без объяснения причин, я без колебаний принял этот вызов, так как честь обязывала меня это сделать. В настоящее время вы уверяете меня, что вы не имеете более оснований желать поединка. Прежде, чем вернуть вам ваше слово, я желаю знать, почему вы изменили свои намерения, не уполномочив никого представить вам объяснения, которые я располагал дать вам лично. Вы первый согласитесь с тем, что прежде, чем взять свое слово обратно, каждый из нас должен представить объяснения для того, чтобы впоследствии мы могли относиться с уважением друг к другу[116].
Иными словами, Пушкину вновь предлагали то, что уже раз вызвало его крайнее раздражение - личную встречу с Дантесом. Правда, тогда Жуковский почел за лучшее скрыть подлинную реакцию поэта, поэтому Геккерны, неожидавшие никаких осложнений в этом деле, споткнулись, что называется, на ровном месте. Ситуация взорвалась и отбросила их еще дальше.
Случилось это 15 ноября. Жуковский записал в конспекте:
Письмо Дантеса к Пушкину и его бешенство.