Последняя мистификация Пушкина

Пуш­кин прие­хал позд­но, ка­зал­ся очень встре­во­жен, за­пре­тил Ка­те­ри­не Ни­ко­ла­ев­не го­во­рить с Дан­те­сом и, как уз­нал я по­том, са­мо­му Дан­те­су ска­зал не­сколь­ко бо­лее чем гру­бых слов. С д'Аршиаком, стат­ным мо­ло­дым сек­ре­та­рем фран­цуз­ско­го по­соль­ст­ва, мы вы­ра­зи­тель­но пе­ре­гля­ну­лись и ра­зо­шлись, не бу­ду­чи зна­ко­мы. Дан­те­са я взял в сто­ро­ну и спро­сил его, что он за че­ло­век. «Я че­ло­век че­ст­ный,— от­ве­чал он,— и на­де­юсь это ско­ро до­ка­зать». За­тем он стал объ­яс­нять, что не по­ни­ма­ет, че­го от не­го Пуш­кин хо­чет; что он по­не­во­ле бу­дет с ним стре­лять­ся, ес­ли бу­дет к то­му при­ну­ж­ден; но ни­ка­ких ссор и скан­да­лов не же­ла­ет[119].

Об этом про­ис­ше­ст­вии, ве­ро­ят­но, и на­пи­са­ла На­та­лья Ни­ко­ла­ев­на Жу­ков­ско­му, уз­нав от се­ст­ры о стран­ном по­ве­де­нии му­жа. Но бы­ло это на сле­дую­щий день - 17 но­яб­ря - на пи­ке ду­эль­но­го обо­ст­ре­ния, а по­то­му в па­мя­ти друга по­эта от­ло­жи­лось в од­ну це­поч­ку:

Сно­ва ду­эль. Се­кун­дант. Пись­мо Пуш­ки­на. За­пис­ка Н.Н. ко мне и мой со­вет. Это бы­ло на (ба­ле) рау­те Фи­кель­мо­на[120].

В «Вос­по­ми­на­ни­ях» Сол­ло­гу­ба, ци­ти­ро­ван­ных вы­ше, со­дер­жит­ся наи­бо­лее пол­ное опи­са­ние ду­эль­но­го кри­зи­са. С не­боль­ши­ми ого­вор­ка­ми им мож­но до­ве­рять. Соз­дан­ные в 1865 го­ду, они все же со­хра­ни­ли дух 1837 го­да, по­сколь­ку пи­сал их че­ло­век, с од­ной сто­ро­ны, ли­те­ра­тур­но ода­рен­ный, а с дру­гой - об­ла­даю­щий не­по­сред­ст­вен­ной и бес­хит­ро­ст­ной на­ту­рой. Со­че­та­ние ред­кое и ма­ло по­лез­ное для пуб­лич­но­го ус­пе­ха. В од­ном из пи­сем к бра­ту от 19 ок­тяб­ря 1936 го­да Со­фья Ка­рам­зи­на на­зва­ла его «бес­тол­ко­вый Сол­ло­губ». Мо­ло­дой че­ло­век, по­хо­же, не от­ли­чал­ся осо­бой про­ни­ца­тель­но­стью и лов­ко­стью, хо­тя был чес­тен и добр. То, что он ви­дел, или о чем до­га­ды­вал­ся, все­гда ле­жа­ло на по­верх­но­сти. В его вос­по­ми­на­ни­ях мно­го кра­сок и точ­ных за­ме­ча­ний, но са­ми со­бы­тия не име­ют яс­ных очер­та­ний и пред­став­ля­ют со­бой на­гро­мо­ж­де­ние ко­ло­рит­ных пя­тен. Как ни стран­но, об­щей кар­ти­ны это не пор­тит, ве­ро­ят­но, по­то­му, что Сол­ло­губ ни­че­го не до­мыс­ли­вал. Бу­ду­чи со­вер­шен­но сво­бод­ным в вы­бо­ре на­строе­ния, он лег­ко ме­нял точ­ку зре­ния и ха­рак­тер сво­их па­фос­ных обоб­ще­ний.

Срав­ним, на­при­мер, его вос­по­ми­на­ния то­го же со­бы­тия - рау­та у Фи­кель­мо­нов - со­став­лен­ные де­ся­ти­ле­ти­ем рань­ше по прось­бе пер­во­го био­гра­фа Пуш­ки­на Ан­нен­ко­ва:

Я взял Дан­те­са в сто­ро­ну.— «Что вы за че­ло­век?» — спро­сил я.— «Что за во­прос»,— от­ве­чал он и на­чал врать.— «Что вы за че­ло­век?» — по­вто­рил я.— «Я че­ло­век че­ст­ный, мой до­ро­гой, и ско­ро я это до­ка­жу». Раз­го­вор наш про­дол­жал­ся дол­го. Он го­во­рил, что чув­ст­ву­ет, что убь­ет Пуш­ки­на, а что с ним мо­гут де­лать, что хо­тят: на Кав­каз, в кре­пость,— ку­да угод­но. Я за­го­во­рил о же­не его.— «Мой до­ро­гой, она же­ман­ни­ца». Впро­чем, об ду­эли он не хо­тел го­во­рить.— «Я все по­ру­чил д'Аршиаку. Я к вам при­шлю д'Аршиака или мое­го от­ца». С д'Аршиаком я не был зна­ком. Мы по­гля­де­ли друг на дру­га. По­сле я уз­нал, что Пуш­кин по­до­шел к не­му на ле­ст­ни­це и ска­зал: — «Вы, фран­цу­зы,— вы очень лю­без­ны. Вы все знае­те ла­тин­ский язык, но ко­гда вы де­ре­тесь, вы ста­но­ви­тесь за три­дцать ша­гов и стре­ляе­те. Мы, рус­ские,—чем ду­эль... (про­пуск в ру­ко­пи­си Ан­нен­ко­ва), тем жес­то­че долж­на она быть[121].

Оче­вид­но, оба фраг­мен­та не ис­ка­жа­ют смыс­ла про­ис­хо­дя­ще­го, но как эмо­цио­наль­но они да­ле­ки друг от дру­га. В пер­вом слу­чае Дан­тес про­сто го­во­рил, а во вто­ром - врал. Упу­ще­ны оцен­ка На­та­льи Ни­ко­ла­ев­ны и весь­ма важ­ное пред­чув­ст­вие Дан­те­са, что он убь­ет по­эта. Чем даль­ше от тра­ге­дии, тем «объек­тив­нее» су­дил Сол­ло­губ - все мень­ше пом­нил слу­чай­ные де­та­ли про­ис­ше­ст­вия. Но пуш­ки­ни­стов при­вле­ка­ет, имен­но, ран­няя часть вос­по­ми­на­ний Сол­ло­гу­ба, где он, за­час­тую стре­мясь к пре­дель­ной ис­крен­но­сти, по про­сто­ду­шию, дра­ма­ти­зи­ро­вал со­бы­тия.

Кста­ти, кон­цов­ку по­след­не­го фраг­мен­та - про­пуск в ру­ко­пи­си - мож­но рас­шиф­ро­вать так: «У нас, рус­ских, ина­че: чем мень­ше объ­яс­не­ний, тем по­еди­нок бес­по­щад­нее».[122] Этой фра­зой Пуш­кин да­вал по­нять се­кун­дан­ту Гек­кер­нов, что на­стро­ен ре­ши­тель­но и не­пре­клон­но, и за­став­лял про­тив­ни­ка быть сго­вор­чи­вее. Но ви­ди­мо, Гек­кер­ны, пре­ду­пре­ж­ден­ные Сол­ло­гу­бом («Я взял Дан­те­са в сто­ро­ну»), и так по­ня­ли, что от них тре­бу­ет­ся.