Нет, они не собирались извиняться перед поэтом. Это было бы для них «совершеннейшим унижением», а вот попросить прощение у дамы, вокруг которой, собственно, и разворачивалась драма – отчего же, нет! Вполне современно и даже выигрышно для чести. А за одно предложить ей обратиться к участникам дуэли (к мужу устно, а к Дантесу письменно) с просьбой остановить драку.
И скорее всего тут же, на бале у Фикельмонов, воспользовавшись отсутствием Пушкина, к Наталье Николаевне поочередно подошли кавалергард и посланник, один с извинениями за неловкое поведение у известной им дамы – конечно, не без иронии и напускного смущения, другой - с тем самым необычным предложением, которое в описании Вяземского, составленном после гибели поэта, приобрело зловещий оттенок:
Было бы слишком долго излагать вашему императорскому высочеству все лукавые происки молодого Геккерна во время переговоров. Приведу только пример. Геккерны, старый и молодой, возымели дерзкое и подлое намерение попросить г-жу Пушкину написать молодому человеку письмо, в котором она умоляла бы его не драться с мужем. Разумеется, она отвергла с негодованием это низкое предложение 123
.Вяземский не знал ни содержания письма, ни того, как повела себя Наталья Николаевна. Он пользовался слухами, и, в отличии от Соллогуба, многое домысливал и выдавал за реальность. На самом деле, Наталья Николаевна выполнила просьбу Геккернов, предварительно посовещавшись с Жуковским. Она написала письмо Дантесу – и он в последствии на него ссылался, а Пушкина попросила не настаивать на дуэли. Тут оказались к месту и извинительное письмо кавалергарда, написанное по поводу записочек, и доверительные отношения между супругами, позволявшие жене обращаться к мужу с неловкой просьбой.
Разговор, вероятно, состоялся на следующий день, после первого, раннего посещения Пушкина Соллогубом, поскольку накануне вечером поэт был слишком раздражен, и вряд ли Наталья Николаевна рискнула затеять важный разговор. К тому же ей непременно надо было дождаться ответного письма Жуковского, без совета которого ей трудно было на что-либо решиться.
Поэт принял извинения противника без восторга: приходилось соглашаться с тем, что формально вызов терял основание, а Геккерны выходили из сложной ситуации с минимальными потерями.
Утром 17 ноября Соллогуб приступил к исполнению своих секундантских обязанностей. Не так неважно, как двигался молодой человек в этот день - поехал сначала к Дантесу, а потом к Аршиаку, нарушив тем самым указание Пушкина, или исполнил просьбу поэта в точности (в двух редакциях воспоминаний по разному описан порядок событий) - это проблема самого Соллогуба? Более существенно то, с какими документами он ознакомился у Геккернов и как ему объяснили их содержание. Секундант поэта вслед за Жуковским погрузился в бездну таинственных противоречий дуэльной истории, и, естественно, растерялся:
На другой день погода была страшная - снег метель. Я поехал сперва к отцу моему, жившему на Мойке, потом к Пушкину, который повторил мне, что я имею только условиться насчет материальной стороны самого беспощадного поединка, и, наконец, с замирающим сердцем отправился к д'Аршиаку. Каково же было мое удивление, когда с первых слов д'Аршиак объявил мне, что он всю ночь не спал, что он хотя не русский, но очень понимает, какое значение имеет Пушкин для русских, и что наша обязанность сперва просмотреть все документы, относящиеся до порученного нам дела. Затем он мне показал:
1) Экземпляр ругательного диплома на имя Пушкина.
2) Вызов Пушкина Дантесу после получения диплома.
3) Записку посланника барона Геккерна, в которой он просит, чтоб поединок был отложен на две недели.
4) Собственноручную записку Пушкина, в которой он объявлял, что берет свой вызов назад, на основании слухов, что г. Дантес женится на его невестке К. Н. Гончаровой.
Я стоял пораженный, как будто свалился с неба[124].