При получении глупого диплома от безыменного негодяя, Пушкин обратился к Дантесу, потому что последний, танцуя часто с Натальей Николаевной, был поводом к мерзкой шутке. Самый день вызова неопровержимо доказывает, что другой причины не было. Кто знал Пушкина, тот понимает, что не только в случае кровной обиды, но даже при первом подозрении он не стал бы дожидаться подметных писем[127].
Соллогуб хорошо понимал, что анонимка, вернее подозрение, что ее написал Дантес, не могла стать причиной вызова: «Самый день вызова неопровержимо доказывает» это. Она была лишь поводом рассчитаться за неприличное поведение кавалергарда. Кроме того, Соллогуб знал от самого Пушкина, что ни в тот день - 4 ноября, ни неделю спустя автор пасквиля не был ему известен.
Но как странно выглядят рассуждения пушкинского секунданта! Говоря о том, что поэт не стал бы дожидаться анонимки, заподозрив неладное, он все же замечает, что, именно, «глупый диплом» заставил Пушкина обратиться к Дантесу. Понимал ли Соллогуб, что таким образом обвинял поэта в преднамеренном использовании анонимки для расправы с противником или простодушно излагал происшедшее? Последнее будет вернее. Но тем пронзительнее звучит приговор: «Все хотели остановить Пушкина. Один Пушкин того не хотел», тем очевидней безысходность ситуации, в которой оказался поэт.
Геккерны не собирались посвящать Соллогуба в тонкости дуэльной истории. Ему не разъяснили, что близкое завершение двухнедельной отсрочки послужило лишь поводом к посещению поэта и передачи ультиматума Дантеса, а это, в свою очередь, привело к возобновлению дуэли. Самого же молодого человека не смущали противоречия в объяснениях Геккернов. Истины он не искал, а приглашения выступить в роли спасителя оказалось достаточно, чтобы его и вовсе понесло. Ознакомившись с документами, он тут же написал Пушкину:
Я был, согласно вашему желанию, у г-на д'Аршиака, чтобы условиться о времени и месте. Мы остановились на субботе, ибо в пятницу мне никак нельзя будет освободиться, в стороне Парголова, рано поутру, на дистанции в 10 шагов. Г-н д'Аршиак добавил мне конфиденциально, что барон Геккерн окончательно решил объявить свои намерения относительно женитьбы, но что, опасаясь, как бы этого не приписали желанию уклониться от дуэли, он по совести может высказаться лишь тогда, когда все будет покончено между вами и вы засвидетельствуете словесно в присутствии моем или г-на д'Аршиака [что считая его неспособным ни на какое чувство, противоречащее чести, вы приписываете его], что вы не приписываете его брака соображениям, недостойным благородного человека...
Не будучи уполномочен обещать это от вашего имени, хотя я и одобряю этот шаг от всего сердца, я прошу вас, во имя вашей семьи, согласиться на это условие, которое примирит все стороны. - Само собой разумеется, что г-н д'Аршиак и я, мы служим порукой Геккерна. Соллогуб. Будьте добры дать ответ тотчас же. [128]
В таком виде записка сохранилась в архиве III Отделения. А вот как Соллогуб описал ее в своих «Воспоминаниях»:
Согласно вашему желанию, я условился насчет материальной стороны поединка. Он назначен 21 ноября, в 8 часов утра, на Парголовской дороге, на 10 шагов барьера. Впрочем, из разговоров узнал я, что г. Дантес женится на вашей свояченице, если вы только признаете, что он вел себя в настоящем деле как честный человек. Г. д'Аршиак и я служим вам порукой, что свадьба состоится; именем вашего семейства умоляю вас согласиться» — и пр.