В изложении Соллогуба полностью утрачен двойной смысл пушкинского отказа. Геккернам важно было получить от поэта не заверения в «честности» Дантеса, а прямое свидетельство, что поэт не связывает их сватовство с желанием избежать дуэли. Такая фраза есть в пушкинском письме и отсутствует у Соллогуба: «... г-н Жорж Геккерн решил объявить о своем намерении жениться на мадемуазель Гончаровой после дуэли». Поэту же важно было назвать имя невесты. Вслед за этим Дантес должен был жениться на Екатерине, чтобы сохранить звание «честного человека». Иначе его ждал новый вызов, теперь уже вполне мотивированный. И надо думать, Пушкин, не верящий в искренность намерений кавалергарда, до последнего надеялся, что так это и произойдет.
Впрочем, поэт не сразу согласился подыграть противнику. Сохранился черновик письма, написанный, вероятно, до получения записки от Соллогуба, в котором Пушкин собирался высказаться по существу:
Господин барон Геккерн оказал мне честь принять вызов на дуэль его сына г-на барона Ж. Геккерна. Узнав случайно? по слухам?, что г-н Ж. Геккерн решил просить руки моей свояченицы мадемуазель К. Гончаровой, я прошу г-на барона Геккерна-отца соблаговолить рассматривать мой вызов как не бывший. За то, что он вел себя по отношению к моей жене так, как мне не подобает допускать (в случае, если господин Геккерн потребует указать причину вызова)...
Еще чуть-чуть и настоящая причина конфликта была бы названа, но поэт остановился, понимая, что тем самым затронет честь Натальи Николаевны. И тут подоспела записка от Соллогуба, из которой следовало, что Дантес не настаивает на личной встречи, а, значит, отпадает необходимость всяких объяснений. К тому же Геккерны уже принесли свои извинения…
А если не принесли? Если все это – фантазия, и никакого объяснения между женой поэта и Дантесом на бале у Фекельмонов не было? Что тогда? Тогда отказ Пушкина выглядит чудовищным капризом, похожим на безумие. Сначала он посылает секунданта договариваться о самой жестокой дуэли, а спустя несколько часов с легкостью удовлетворяет требованиям противника. «Этого достаточно,— сказал д'Аршиак» - вспоминает Соллогуб -
ответа Дантесу не показал и поздравил его женихом. Тогда Дантес обратился ко мне со словами: - Ступайте к г. Пушкину и поблагодарите его, что он согласен кончить нашу ссору. Я надеюсь, что мы будем видаться как братья.
Поздравив, с своей стороны, Дантеса, я предложил д'Аршиаку лично повторить эти слова Пушкину и поехать со мной. Д'Аршиак и на это согласился.
Мы застали Пушкина за обедом. Он вышел к нам несколько бледный и выслушал благодарность, переданную ему д'Аршиаком.
- С моей стороны,— продолжал я,— я позволил себе обещать, что вы будете обходиться с своим зятем как с знакомым.
- Напрасно, - воскликнул запальчиво Пушкин. - Никогда этого не будет. Никогда между домом Пушкина и домом Дантеса ничего общего быть не может.
Мы грустно переглянулись с д'Аршиаком. Пушкин затем немного успокоился.
- Впрочем, - добавил он,— я признал и готов признать, что г. Дантес действовал как честный человек».
В то время как секунданты наносили ответный визит Пушкину, Геккерн отправился к Загряжской и от имени своего приемного сына попросил руки мадемуазель Гончаровой.
Вечером того же дня, 17 ноября, на балу у С. В. Салтыкова было объявлено о помолвке Жоржа Геккерна с Екатериной Гончаровой. Но сам Пушкин, по свидетельству Соллогуба, Дантесу не кланялся, на секунданта сердился, что, несмотря на его приказание, тот вступил в переговоры:
Свадьбе он не верил. - У него, кажется, грудь болит,— говорил он,— того гляди, уедет за границу. Хотите биться об заклад, что свадьбы не будет. Вот у вас тросточка. У меня бабья страсть к этим игрушкам. Проиграйте мне ее. - А вы проиграете мне все ваши сочинения? - Хорошо. (Он был в это время как-то желчно весел).
После бала Загряжская чиркнула Жуковскому ту самую многозначительную записку, упомянутую при обсуждении добрачных отношений Дантеса и Екатерины: