Разве не удивительно, что спустя десятилетия Соллогуб помнит точную дату назначенной дуэли! Но этому есть объяснение вполне допустимое: «Очень мне памятно число 21 ноября, потому что 20-го было рождение моего отца, и я не хотел ознаменовать этот день кровавой сценой». Как он стремился быть искренним и точным! Даже час дуэли указал, хотя сказано было лишь «рано поутру». Хочет, чтобы ему верили. Вероятно, и сам верит. А смысл письма все же отчасти исказил. В его «Воспоминаниях» сватовство Дантеса ставится в зависимость от успешного разрешения конфликта, а в подлиннике оно - решенное дело и состоится при любом развитии событий. Если следовать Соллогубу, вызов возобновился из-за боязни Дантеса оказаться в сомнительном положении и должен был утратить силу, как только поэт «признает, что он вел себя в настоящем деле как честный человек». Будто другой причины у дуэли не было, и Дантес не домогался жены Пушкина?! Очевидно, Геккерны умело воспользовались наивностью Соллогуба, и тот, при всем простодушии и искренности, обозревая давно прошедшие события, так и не решился себе в этом признаться.
В обязанности секундантов входила попытка примирения противников – это была важная часть ритуала. В «Правилах дуэли» Болгара допускалась даже мысль, что
Не пули, не клинки убивают, - убивают секунданты…Можно совершенно основательно утверждать, что большая половина всех случившихся дуэлей не оказалась бы необходимой, если бы к выбору секундантов относились бы более серьезно.[129]
Правда и то, что на русской почве это требование зачастую превращалось в пустую формальность, как в «Евгении Онегине»:
Идет Онегин с извиненьем.
«Но где же,— молвил с изумленьем
Зарецкий,— где ваш секундант?»
В дуэлях классик и педант,
Любил методу он из чувства,
И человека растянуть
Он позволял не как-нибудь,
Но в строгих правилах искусства,
По всем преданьям старины
(Что похвалить мы в нем должны).
«Мой секундант? — сказал Евгений.—
Вот он: мой друг, monsieur Guillot.
Я не предвижу возражений
На представление мое:
Хоть человек он неизвестный,
Но, уж конечно, малый честный».
Зарецкий губу закусил.
Онегин Ленского спросил:
«Что ж, начинать?» — Начнем, пожалуй,—
Сказал Владимир. И пошли
За мельницу. Пока вдали
Зарецкий наш и честный малый
Вступили в важный договор,
Враги стоят, потупя взор.
Соллогуб был далеко не Зарецким – любил «методу» не из искусства, а потому на предложение Аршиака написать записку Пушкину откликнулся с жаром и чувством «честного малого». Поэт не заставил себя ждать:
Я не колеблюсь написать то, что могу заявить словесно. Я вызвал г-на Ж. Геккерна на дуэль, и он принял вызов, не входя ни в какие объяснения. И я же прошу теперь господ свидетелей этого дела соблаговолить рассматривать этот вызов как не имевший места, узнав из толков в обществе, что г-н Жорж Геккерн решил объявить о своем намерении жениться на мадемуазель Гончаровой после дуэли. У меня нет никаких оснований приписывать его решение соображениям, недостойным благородного человека. Прошу вас, граф, воспользоваться этим письмом так, как вы сочтете уместным. Примите уверение в моем совершенном уважении. А. Пушкин (фр.).
Опять же так выглядит подлинник. И слова «могу заявить словесно» соотносятся со словами из подлинной соллогубовской записки: «когда все будет покончено между вами и вы засвидетельствуете словесно». В «Воспоминаниях» же все представлено несколько иначе:
Прошу г.г. секундантов считать мой вызов недействительным, так как по городским слухам (par ie bruit public) я узнал, что г. Дантес женится на моей свояченице. Впрочем, я готов признать, что в настоящем деле он вел себя честным человеком.