понимаете, что безыменным письмом я обижаться не могу. Если кто-нибудь сзади плюнет на мое платье, так это дело моего камердинера вычистить платье, а не мое. Жена моя — ангел, никакое подозрение коснуться ее не может. Послушайте, что я по сему предмету пишу г-же Хитровой. Тут он прочитал мне письмо, вполне сообразное с его словами. В сочинении присланного ему всем известного диплома он подозревал одну даму, которую мне и назвал. Тут он говорил спокойно, с большим достоинством, и, казалось, хотел оставить все дело без внимания[14].
Говорил одно, казался спокойным и рассудительным, а спустя несколько часов послал вызов, но не родственнику упомянутой в разговоре дамы, как того требовал дуэльный кодекс, а Дантесу - человеку, чья связь с анонимкой была далеко не очевидна! И что немаловажно, сделал это без объяснения причины и всякого предварительного расследования, на которое впоследствии ссылался.
Можно, конечно, утверждать, что Соллогуб все напутал - имя дамы либо не было названо, либо прозвучало совсем по другому поводу. Но загадочная фраза из письма Хитрово: «Я поражена, что у меня нашелся столь жестокий враг» тоже как будто указывала на конкретного человека? Кроме того, известно, что в самой завязке дуэльной истории особую роль играла дама, чье вольное или невольное посредничество решительно скомпрометировало Наталью Николаевну. И уж если Пушкины касались темы супружеской верности, они непременно должны были вспомнить о ней – виновнице их неприятностей – об Идалии Полетике.
Долгое время исследователи задавались вопросом: состоялась ли встреча Дантеса и Натальи Николаевны в доме Полетики, и если была, то когда - до или после появления анонимки? Мешала, как ни странно, сама анонимка – вернее, представление, будто с нее началась дуэльная истории. Другой повод разрушал стройную картину общепринятой версии. А встреча как раз и претендовала на эту роль.
Между тем, если просто, свежим взглядом понаблюдать за поведением поэта в тот несчастный день, станет очевидным, что вовсе не анонимка «взбесила» Пушкина. Должна была существовать более веская причина, заставившая поэта послать молниеносный вызов Дантесу. Догадка Натальи Николаевны, что пасквиль явился ответом Геккернов на ее несговорчивость, требовала разъяснений. Надо было привести факт такого домогательства: и не просто слова, двусмысленные намеки, а поступок, который однозначно говорил бы о преступлении Дантеса. Встреча у Полетики идеально подходила для этого случая. Дальнейшую реакцию Пушкина не трудно представить.
Именно, в такой последовательности рассматривала события известный исследователь пушкинской трагедии С.Л.Абрамович. В своей книге «Предыстория последней дуэли Пушкина» она датировала происшедшее 2 ноября, сославшись на реконструкцию разорванного письма к Геккерну. В нем поэт оговорился:
2-го ноября вы от вашего сына узнали новость, которая доставила вам много удовольствия. Он вам сказал, что я в бешенстве, что моя жена боится… что она теряет голову[15].
Правда, новость – весьма сомнительное определение того, что произошло в доме Полетики, а сохранившиеся обрывки фраз только усугубляют и без того таинственное содержание пушкинского письма. Хотелось бы знать, о каком бешенстве говорит поэт, и что заставило его медлить с вызовом в тот момент?
Складывается впечатление, что между появлением анонимки и встречей у Полетики есть какое-то важное противоречие. Стремление Абрамович соединить их в одно событие, как бы растянутое во времени - 2-го – встреча, 4-го – анонимка - только запутывает ситуацию, создает иллюзию обвала, легкого решения. Совершенно справедливо объясняя мотивы вызова, оно не объясняет причину «бешенства» поэта накануне этих событий, и вообще плохо согласуется с другим утверждением из письма: «поведение вашего сына было мне совершенно известно уже давно». Существует еще и свидетельство Александра Карамзина, которое указывает на то, что вызову предшествовала серьезная интрига: