Последняя мистификация Пушкина

Итак, в де­ло вновь вме­шал­ся друг по­эта. Не труд­но пред­по­ло­жить, что, уз­нав тре­вож­ную но­вость, он тут же от­пра­вил­ся к Пуш­ки­ну. Ста­ло быть, ме­ж­ду ни­ми со­сто­ял­ся об­стоя­тель­ный раз­го­вор. На этот раз речь шла уже не о же­нить­бе Дан­те­са и его вы­зы­ваю­щем по­ве­де­нии - го­во­ри­ли о са­мом по­слан­ни­ке и его по­ло­же­нии при дво­ре. Пуш­кин на­стаи­вал на том, что Гек­керн, при­ни­мав­ший уча­стие в гряз­ных ин­три­гах при­ем­но­го сы­на, дол­жен быть на­ка­зан. Жуков­ский не воз­ра­жал, но, ве­ро­ят­но, на­хо­дясь при дво­ре и зная о ди­пло­ма­ти­че­ских про­ва­лах по­слан­ни­ка, пред­ло­жил не до­во­дить де­ло до от­кры­то­го столкно­ве­ния, а при­бег­нуть к по­сред­ни­че­ст­ву ца­ря. И опять же увя­зал это с ре­ше­нием слу­жеб­ных и ма­те­ри­аль­ных про­блем са­мо­го по­эта.

Тут бы­ло над чем по­ду­мать: с од­ной сто­ро­ны, по­яв­ля­лась воз­мож­ность до­не­сти ца­рю все свои мыс­ли – те, что яв­но содержались в трех пись­мах, и те, что таи­лись ме­ж­ду строк, а с дру­гой – мгно­вен­но уз­нать ре­ак­цию вла­сти и уви­деть свой план в дей­ст­вии. Пуш­кин со­гла­сил­ся.

На сле­дую­щий день, в вос­кре­се­нье, 22 но­яб­ря, ока­зав­шись во двор­це, Жу­ков­ский встре­тил­ся с ца­рем. Как скла­ды­вал­ся их раз­го­вор, ус­пе­ли до­не­сти Ни­ко­лаю о се­мей­ной дра­ме по­эта? Не он ли пер­вым об­ра­тил­ся к Жу­ков­ско­му с во­про­сом о де­лах Пуш­ки­на? Или Жу­ков­ский сам ри­ск­нул за­го­во­рить о ма­те­ри­аль­ных за­труд­не­ни­ях по­эта, о про­да­же ро­до­во­го сель­ца, и по­про­сил ау­ди­ен­цию от име­ни Пуш­ки­на для бо­лее под­роб­ных объ­яс­не­ний? Или речь шла только об ано­ним­ных пись­мах – и друг по­эта дей­ст­во­вал от сво­его име­ни?

От­го­ло­сок это­го раз­го­во­ра мож­но най­ти в пе­ре­пис­ке им­пе­рат­ри­цы. На­зав­тра она на­пи­са­ла сво­ей при­ятель­ни­це гра­фи­не Боб­рин­ской:

Со вче­раш­не­го дня для ме­ня все ста­ло яс­но с же­нить­бой Дан­те­са, но это сек­рет[159].

Вы­хо­дит, Жу­ков­ский со­об­щил-та­ки под­роб­но­сти ду­эль­ной ис­то­рии, спо­соб­ные за­ин­три­го­вать цар­скую че­ту. По­спеш­ность, с ко­то­рой Ни­ко­лай I на­зна­чил встре­чу в свое личное вре­мя го­во­ри­ла об этом, и предполагала ак­тив­ное вме­шательство царя в ход со­бы­тий, что, по мнению царицы могло составлять се­мей­ный и по­ли­ти­че­ский секрет!

23 но­яб­ря в по­не­дель­ник в чет­вер­том ча­су дня по­эт был при­гла­шен в ка­би­нет Ни­ко­лая для раз­го­во­ра, о чем сви­де­тель­ст­ву­ет за­пись в ка­мер-фурь­ер­ском жур­на­ле:

По воз­вра­ще­нии (с про­гул­ки. - А.Л.) его ве­ли­че­ст­во при­ни­мал ге­не­рал-адъ­ю­тан­та гра­фа Бен­кен­дор­фа и ка­мер-юн­ке­ра Пуш­ки­на[160].

Про­ис­хо­ди­ла ли встре­ча на­еди­не или в ней уча­ст­во­вал Бен­кен­дорф – од­но­знач­но ут­вер­ждать труд­но? Но, ду­ма­ет­ся, царь дол­жен был при­гла­сить к раз­го­во­ру че­ло­ве­ка, от­ве­чаю­ще­го за по­ря­док в им­пе­рии. И Пуш­ки­ну при­сут­ст­вие ше­фа жан­дар­мов то­же бы­ло на ру­ку: оно при­да­ва­ло бе­се­де офи­ци­аль­ный ха­рак­тер и из­бав­ля­ло по­эта от слиш­ком от­кро­вен­ных во­про­сов ца­ря.

Ана­ли­зи­руя это со­бы­тие, Аб­ра­мо­вич за­ме­ча­ет:

нуж­но пре­ж­де все­го от­ка­зать­ся от лож­ных вер­сий, ко­то­рые уво­дят нас в сто­ро­ну от то­го, что бы­ло в дей­ст­ви­тель­но­сти. Так, яв­но оши­боч­ным ока­за­лось пред­по­ло­же­ние о том, что Пуш­кин во вре­мя встре­чи с им­пе­ра­то­ром вы­сту­пил с об­ви­не­ния­ми про­тив Гек­кер­на и на­звал его ав­то­ром ано­ним­ных пи­сем[161].

И ка­ко­во объ­яс­не­ние: «О том, что это не бы­ло ска­за­но 23 но­яб­ря, мы зна­ем от са­мо­го Пуш­ки­на»[162]! На­пом­ним, в ян­вар­ском пись­ме по­эт на­пи­сал, что со­гла­сил­ся «не да­вать хо­да это­му гряз­но­му де­лу и не обес­чес­тить вас в гла­зах дво­ров на­ше­го и ва­ше­го, к че­му я имел и воз­мож­ность и на­ме­ре­ние». И от­сю­да де­ла­ет­ся вы­вод: «Пуш­кин не ска­зал ни­че­го бес­чес­тя­ще­го по­слан­ни­ка»[163].

Но за­чем то­гда он по­шел во дво­рец, и о ка­ком та­ком «сек­ре­те» им­пе­рат­ри­ца пи­са­ла сво­ей под­ру­ге? Раз­ве этот «сек­рет» не вно­сил «яс­ность» в же­нить­бу Дан­те­са и не бес­чес­тил его в гла­зах дво­ра? А Пуш­кин, на­чав раз­го­вор, раз­ве не дол­жен был под­твер­дить сло­ва дру­га, ска­зан­ные на­ка­ну­не.

Су­ще­ст­ву­ет еще од­но сви­де­тель­ст­во, как буд­то под­твер­ждаю­щее мне­ние Аб­ра­мо­вич, а, на са­мом де­ле, ре­ши­тель­но ему про­ти­во­ре­ча­щее. Из той же пе­ре­пис­ки им­пе­рат­ри­цы с Боб­рин­ской от 4 фев­ра­ля 1837 го­да вид­но, что пол­ное со­дер­жа­ние па­ск­ви­ля им­пе­рат­ри­ца уз­на­ла лишь по­сле смер­ти Пуш­ки­на:

Я бы хо­те­ла, что­бы они уе­ха­ли, отец и сын (Гек­керн и Дан­тес –А.Л.). - Я знаю те­перь все ано­ним­ное пись­мо, гнус­ное, и все же час­тич­но вер­ное. Я бы очень хо­те­ла иметь с ва­ми по по­во­ду все­го это­го дли­тель­ный раз­го­вор[164].