Последняя мистификация Пушкина

Не ис­клю­че­но, что в тот же день про­изош­ло еще од­но со­бы­тие, свя­зан­ное с раз­мыш­ле­ния­ми по­эта над судь­бой его ис­то­ри­че­ско­го тру­да: Вя­зем­ский пе­ре­дал Пуш­ки­ну для пуб­ли­ка­ции в «Со­вре­мен­ни­ке» сде­лан­ный им кри­ти­че­ский раз­бор дис­сер­та­ции Н. Г. Уст­ря­ло­ва, на­пи­сан­ный в фор­ме от­кры­то­го пись­ма к ми­ни­ст­ру про­све­ще­ния Ува­ро­ву. Дис­сер­та­ция на­зы­ва­лась «О сис­те­ме праг­ма­ти­че­ской рус­ской ис­то­рии» и ка­са­лась, хо­тя и кос­вен­но, «Ис­то­рии Пет­ра», посколь­ку под­вер­га­ла со­мне­нию ка­рам­зин­ский, а, зна­чит, и пуш­кин­ский ис­то­ри­че­ский ме­тод.

Че­рез не­сколь­ко дней по­эт вер­нул ста­тью Вя­зем­ско­му со свои­ми по­мет­ка­ми вме­сте с за­пис­кой, в ко­то­рой пре­ду­пре­ж­дал, что цен­зу­ра «не ос­ме­лит­ся ее (ста­тью – А.Л.) про­пус­тить, а Ува­ров сам на се­бя ро­зог не при­не­сет»[276]. За­пис­ка бы­ла ин­те­рес­на тем, что по­ми­мо про­че­го Пуш­кин вы­ска­зы­вал­ся в ней о По­ле­вом, яв­но про­ти­во­пос­тав­ляя его ра­бо­ту над «Ис­то­ри­ей рус­ско­го на­ро­да» сво­ей - над «Ис­то­ри­ей Пет­ра»:

О По­ле­вом не ху­до бы­ло бы на­пом­нить и про­стран­нее. Не долж­но за­быть, что он сде­лан чле­ном-кор­рес­пон­ден­том на­шей Ака­де­мии за свою шар­ла­тан­скую кни­гу, пи­сан­ную без смыс­ла и безо вся­кой со­вес­ти[277].

За­ме­ча­ние важ­ное, го­во­ря­щее о на­строе­нии по­эта: о вы­со­ком нрав­ст­вен­ном

чув­ст­ве, с ко­то­рым он ис­пол­нял свою ис­то­ри­че­скую ра­бо­ту, о го­тов­но­сти жерт­во­вать мно­гим, но толь­ко не смыс­лом и со­ве­стью, а зна­чит, про­бле­ма выбо­ра пе­ред Пуш­ки­ным уже не стоя­ла, и он внут­рен­не скло­нял­ся к ре­ши­тель­ной от­став­ке. И по­хо­же власть ис­пы­ты­ва­ла в не­му разочарование. Ос­та­валось лишь до­ж­дать­ся сви­де­тель­ст­ва это­му, и ра­зой­тись с ней, но та­ким спосо­бом, что­бы не под­ста­вить под удар всю се­мью.

Дру­зья-вра­ги

18 де­каб­ря про­шел ров­но ме­сяц по­сле объ­яв­ле­ния сва­тов­ст­ва Дан­те­са. Со­пер­ни­ки, раз­ве­ден­ные ста­ра­ния­ми дру­зей в раз­ные сто­ро­ны, ка­за­лось, боль­ше не ис­ка­ли встре­чи. Ка­ва­лер­гард бо­лел и не по­яв­лял­ся в об­ще­ст­ве.

19 де­каб­ря Ека­те­ри­на Гон­ча­ро­ва пи­са­ла бра­ту:

Мой же­них был очень бо­лен в те­че­ние не­де­ли и не вы­хо­дил из до­ма, так что хо­тя я и по­лу­ча­ла вес­ти о нем ре­гу­ляр­но три раза в день, тем не ме­нее я не ви­де­ла его все это вре­мя и очень этим опе­ча­ле­на. Те­перь ему луч­ше и че­рез два или три дня я на­де­юсь его уви­деть, че­го жду с боль­шим не­тер­пе­ни­ем[278].

Но на лю­дях ка­ва­лер­гард поя­вил­ся лишь че­рез во­семь дней, ти­хий и по­лу­про­зрач­ный от бо­лез­ни.

По­эт вел пол­но­цен­ную свет­скую и твор­че­скую жизнь, не пе­ре­се­ка­ясь с обид­чи­ком, но это его не ус­по­каи­ва­ло. Пуш­кин ждал ре­ше­ние ца­ря. Бо­лезнь Дан­те­са толь­ко ук­ре­п­ля­ла его в мыс­ли, что ка­ва­лер­гард, ссы­ла­ясь на не­здо­ро­вье, по­пы­та­ет­ся от­сро­чить свадь­бу, а за­тем и во­все от­ка­зать­ся от нее.

В этом со­стоя­нии ожи­да­ния он при­вле­кал к се­бе вни­ма­ние и вы­зы­вал пе­ре­су­ды. Но не зная всех при­чин его нерв­ных сры­вов, боль­шин­ст­во, в том чис­ле и дру­зья, объ­яс­ня­ли их лич­ны­ми про­бле­ма­ми по­эта. И нет ни­че­го уди­ви­тель­но­го в том, что ве­че­ром то­го же дня у Е. Н. Ме­щер­ской - до­че­ри Ка­рам­зи­на - раз­го­вор о Пуш­ки­не вновь вы­лил­ся в об­су­ж­де­ние его се­мей­ных не­уря­диц. Тур­ге­нев за­пи­сал в днев­ни­ке:

Ве­чер у кня­ги­ни Ме­щер­ской Ка­рамз<иной>. О Пуш­ки­не; все на­па­да­ют на не­го за же­ну; я за­сту­пал­ся. Ком­пли­мен­ты Со­фии Ни­ко­ла­ев­ны мо­ей лю­без­но­сти ²⁷⁹.

«Все на­па­да­ют на не­го» - как нель­зя луч­ше опи­сы­ва­ет со­стоя­ние дел по­эта. Уже го­во­ри­лось, что в гла­зах све­та и дру­зей На­та­лья Ни­ко­ла­ев­на ве­ла се­бя по­кор­но, и мрач­ное по­ве­де­ние Пуш­ки­на ка­за­лось всем не­спра­вед­ли­вым. К 19 де­каб­ря это мне­ние ук­ре­пи­лось на­столь­ко, что Тур­ге­не­ву при­шлось пуб­лич­но за­сту­пить­ся за по­эта, ссы­ла­ясь на свои соб­ст­вен­ные на­блю­де­ния.

Но как он мог за­щи­щать дру­га?! Ка­кие у не­го бы­ли на то ос­но­ва­ния?! Его са­мо­го сму­ща­ло по­ве­де­ние Пуш­ки­на: ра­до­ст­ные, спо­кой­ные от­но­ше­ния в до­маш­нем кру­гу и уг­рю­мая за­нос­чи­вость в све­те? С од­ной сто­ро­ны, свет­лый ге­ний, пол­ный твор­че­ских сил и на­дежд, а с дру­гой – бе­зум­ный мавр, сне­дае­мый ги­бель­ной стра­стью, гру­бый спи­сок с шек­спи­ров­ско­го ге­роя? И то­гда воз­ни­ка­ло со­мне­ние, а, мо­жет, пра­вы те, кто на­ме­ка­ет на На­та­лью Ни­ко­ла­ев­ну и Дан­те­са? Мо­жет, ви­но­ват ка­ва­лер­гард? Но, что­бы так ду­мать, сле­до­ва­ло иметь до­ка­за­тель­ст­ва, и Тур­ге­нев ре­шил их до­быть. Ка­ким об­ра­зом – об этом поз­же? А по­ка дру­гу по­эта ос­та­ва­лось од­но: го­во­рить «лю­без­но­сти» в ад­рес На­та­льи Ни­ко­ла­ев­ны и слу­шать в от­вет иро­нич­ные за­ме­ча­ния Со­фьи Ка­рам­зи­ной.

21 де­каб­ря Тур­ге­нев за­пи­сал в днев­ни­ке:

Пуш­ки­ну обе­щал о Шот­лан­дии. По­сле обе­да у кня­зя Вя­зем­ско­го с Пуш­ки­ным и пр.[280].