Последняя мистификация Пушкина

Са­мые яр­кие свои впе­чат­ле­ния от это­го раз­го­во­ра он опи­сал в пись­ме к Е.А.Свер­бее­вой:

Пуш­кин мой со­сед, он по­лон идей, и мы очень схо­дим­ся друг с дру­гом в на­ших не­скон­чае­мых бе­се­дах; иные на­хо­дят его из­ме­нив­шим­ся, оза­бо­чен­ным и не вно­ся­щим в раз­го­вор ту до­лю, ко­то­рая пре­ж­де бы­ла так зна­чи­тель­на. Но я не из чис­ла та­ко­вых, и мы с тру­дом кон­ча­ем од­ну те­му раз­го­во­ра, в сущ­но­сти не за­кан­чи­вая, то есть не ис­чер­пы­вая ее ни­ко­гда[281].

Важ­но, что Тур­ге­нев не столь­ко го­во­рил о тес­ном со­труд­ни­че­ст­ве с Пуш­ки­ным, сколь­ко пы­тал­ся в та­кой фор­ме оп­ро­верг­нуть слу­хи о ду­шев­ном и твор­че­ском раз­ла­де по­эта, ко­то­рые дос­тиг­ли Мо­ск­вы. «Иные на­хо­дят его из­ме­нив­шим­ся» - от­звук по­след­не­го раз­го­вора у Ме­щер­ских. Но Тур­ге­нев еще ни в чем не был уве­рен. Он ос­то­рож­но упо­ми­нал о се­мей­ных де­лах по­эта:

Его же­на всю­ду кра­си­ва, как на ба­лу, так и у се­бя до­ма в сво­ей ши­ро­кой чер­ной на­кид­ке. Же­них ее се­ст­ры очень бо­лен, он не ви­да­ет­ся с Пуш­ки­ны­ми. Мы обо всем этом по­го­во­рим у ва­ше­го до­маш­не­го оча­га.[282]

Соб­ст­вен­но, это и есть наи­бо­лее вер­ный спи­сок с тех тре­вож­ных де­кабрь­ских дней. По­хо­жий мо­тив встре­ча­ет­ся и в пред­но­во­год­нем пись­ме по­эта к от­цу. Миф о том, что Дан­тес по­сле от­ме­ны вы­зо­ва во­зоб­но­вил свои уха­жи­ва­ния за На­таль­ей Ни­ко­ла­ев­ной, вы­звав раз­дра­же­ние Пуш­ки­на, на са­мом де­ле, ос­но­вы­вал­ся лишь на двух-трех эпи­зо­дах, слу­чив­ших­ся не­по­сред­ст­вен­но пе­ред дуэ­лью. Тур­ге­нев спе­ци­аль­но под­чер­ки­вал мир­ный ха­рак­тер до­маш­ней жиз­ни по­эта: На­та­лья Ни­ко­ла­ев­на ве­ла се­бя ров­но и в све­те и до­ма, а сам Пуш­кин во­все не из­бе­гал Дан­те­са, а про­сто не ви­дел­ся с ним по при­чи­не бо­лез­ни по­след­не­го. На по­верх­но­сти бы­ла уди­ви­тель­ная ти­ши­на.

22 де­каб­ря, во втор­ник, вы­шел в свет чет­вер­тый но­мер «Со­вре­мен­ни­ка», в ко­то­ром впер­вые был опуб­ли­ко­ван ро­ман «Ка­пи­тан­ская доч­ка». И этот но­мер и са­мо про­из­ве­де­ние долж­ны бы­ли вер­нуть по­эту ут­ра­чен­ное вни­ма­ние пуб­ли­ки и уве­рен­ность в зав­траш­нем дне, хо­тя гру­да не­про­дан­ных жур­на­лов, ле­жав­шая в ко­ри­до­ре, про­дол­жа­ла на­по­ми­нать по­эту, что из­да­тель­ская дея­тель­ность не со­всем его де­ло.

Ве­че­ром Пуш­кин с же­ной от­пра­вил­ся на бал к кня­ги­не М.Ф.Ба­ря­тин­ской, на ко­то­ром при­сут­ст­во­ва­ла цар­ская че­та с на­след­ни­ком. Тур­ге­нев опять же на­хо­дил­ся ря­дом:

Ве­чер на ба­ле у кня­ги­ни Ба­ря­тин­ской - ми­ла и лас­ко­ва. При­езд го­су­да­ря и го­су­да­ры­ни, с на­след­ни­ком и прус­ским прин­цем Кар­лом. По­слал про­то­пить или на­греть за­лу валь­са­ми. Го­су­дарь да­же не миг­нул мне, хо­тя сто­ял дол­го под­ле ме­ня и раз­го­ва­ри­вал с кня­ги­ней Юсу­по­вой... Ки­се­лев, Мей­ен­дорф не уз­на­ют ме­ня; кня­ги­ня Юсу­по­ва на­ча­ла друж­ный раз­го­вор, и мы по­зна­ко­ми­лись. Ми­ла сво­ею от­кро­вен­но­стию о ее по­ло­же­нии на ба­ле. Я и Жу­ков­ский в тол­пе: ко­му боль­нее? Мое по­ло­же­ние… Тон глу­пее де­ла! Пуш­ки­ны. Уте­шен­ный Вя­зем­ский[283].

По­след­ние две фра­зы, ве­ро­ят­но, свя­за­ны ме­ж­ду со­бой, по­сколь­ку са­мо по се­бе упо­ми­на­ние о Пуш­ки­ных не не­сет ни­ка­кой ин­фор­ма­ции, а че­рез уте­ше­ние Вя­зем­ско­го ста­но­вит­ся по­нят­ным, что по­эт с же­ной про­из­ве­ли бла­го­при­ят­ное впе­чат­ле­ние, ко­то­рое и вы­ра­зи­лось во мне­нии кня­зя. Впро­чем, с его сто­ро­ны это мог­ло быть обыч­ным свет­ским ма­нев­ром, же­ла­ни­ем от­вес­ти от се­бя по­доз­ре­ния в из­лиш­ней стро­го­сти к дру­гу. Ведь, как мы зна­ем, за Пушкиным сле­ди­ли не толь­ко за­бот­ли­вые гла­за Тур­ге­не­ва, но и рев­ни­вые - Вя­земского.

Здесь сто­ит не­сколь­ко за­бе­жать впе­ред и по­смот­реть, как он «опе­кал» Ната­лью Ни­ко­ла­ев­ну по­сле смер­ти по­эта, на ка­кую не­до­пус­ти­мо ко­рот­кую дис­тан­цию при­бли­жал­ся к ней с «дру­же­ски­ми уве­ще­ва­ния­ми»:

Все ва­ши так на­зы­вае­мые дру­зья, с их со­ве­та­ми, про­ек­та­ми и шут­ка­ми — ва­ши са­мые жес­то­кие и са­мые ярые вра­ги. Я мог бы мно­гое ска­зать вам по это­му по­во­ду, при­вес­ти вам мно­го до­ка­за­тельств и фак­тов, на­звать мно­гих лиц, что­бы убе­дить вас, что я не фан­та­зер, и не по­ме­ха ве­се­лью, или про­сто ска­зать со­ба­ка, ко­то­рая пе­ред се­ном ле­жит, са­ма не ест и дру­гим не да­ет. Но при­зна­юсь вам, что лю­бовь, ко­то­рую я к вам пи­таю, су­ро­ва, по­доз­ри­тель­на, дес­по­тич­на да­же, по край­ней ме­ре, пы­та­ет­ся быть та­кой[284].

Ес­ли бы это предупреждение касалось По­ле­ти­ки, или, на ху­дой ко­нец, те­туш­ки За­гряж­ской – лю­дей внеш­не­го кру­га, но оно ни мно­го ни ма­ло ра­зо­бла­чало род­ст­вен­ни­ков самого кня­зя – столь близ­кую по­эту се­мью Ка­рам­зи­ных: