Последняя мистификация Пушкина

Во­прос воз­ник не слу­чай­но - по­эт да­вал по­нять сво­ей зна­ко­мой, что речь идет о важ­ном се­мей­ном ре­ше­нии, а за­од­но под­тал­ки­вал к по­лу­шут­ли­во­му, но не­об­хо­ди­мо­му вы­во­ду: хо­ти­те по­бы­ст­рей уви­деть пер­вую кра­са­ви­цу Пе­тер­бур­га и мою же­ну – по­спе­ши­те с по­ло­жи­тель­ным от­ве­том! В про­тив­ном слу­чае Пуш­ки­ну пред­стоя­ло ос­та­вить На­та­лью Ни­ко­ла­ев­ну до­ма и сосредоточиться на по­ис­ках дру­го­го по­ку­па­те­ля.

В это же день се­ст­ра Пуш­ки­на пи­са­ла пись­мо к от­цу Сер­гею Льво­ви­чу, где ме­ж­ду про­чим со­об­ща­ла о слу­хах рас­про­стра­нив­ших­ся в сто­ли­це во­круг се­мьи бра­та:

Те­перь, ми­лый па­па, от­ве­чу вам по по­во­ду но­во­сти, о ко­то­рой вы мне со­об­щае­те,— о том, что Ка­те­ри­на Гон­ча­ро­ва вы­хо­дит за ба­ро­на д'Антеса, ны­не Экер­на. По сло­вам г-жи Паш­ко­вой, ко­то­рая пи­шет об этом сво­ему бра­ту, это вы­зы­ва­ет удив­ле­ние и в го­ро­де, и в све­те. Удив­ля­ют­ся не то­му, что один из са­мых бле­стя­щих ка­ва­лер­гар­дов и самых мод­ных ка­ва­ле­ров, имею­щий семь­де­сят ты­сяч рен­ты, же­нит­ся на ма­де­муа­зель Гон­ча­ро­вой — она не так уж дур­на со­бой и по­лу­чи­ла до­воль­но при­лич­ное вос­пи­та­ние, а то­му, что ни для ко­го не бы­ла сек­ре­том его страсть к На­та­ли. Я хо­ро­шо зна­ла об этом, ко­гда бы­ла в Пе­тер­бур­ге, и час­то под­шу­чи­ва­ла по это­му по­во­ду; так что, по­верь­те мне, в этом что-то со­мни­тель­ное или про­сто не­до­ра­зу­ме­ние, и впол­не мо­жет слу­чить­ся, что же­нить­ба эта не со­сто­ит­ся.[294]

Оль­га Сер­ге­ев­на с бра­том не пе­ре­пи­сы­ва­лась, его мне­ния не зна­ла, но при­ни­мая его сто­ро­ну, она не­воль­но при­хо­ди­ла к мыс­ли, что свадь­ба долж­на рас­стро­ить­ся. Се­ст­ра по­эта пы­та­лась объ­яс­нить си­туа­цию, но, по­хо­же, что-то не до­го­ва­ри­ва­ла. Ей страш­но бы­ло да­же по­мыс­лить, ка­кие по­след­ст­вия по­вле­чет за со­бой эта свадь­ба!

Но слу­хи уже дос­тиг­ли Вар­ша­вы. И в ка­ком ви­де: об­ще­ст­во воз­бу­ж­ден­но об­су­ж­да­ло тай­ну сва­тов­ст­ва Дан­те­са! Сам брак, его ус­ло­вия ни у ко­го не вы­зы­ва­ли во­про­сов, но свет яв­но не уст­раи­ва­ло столь бес­цвет­ное за­вер­ше­ние ин­три­ги ка­ва­лер­гар­да во­круг са­мой по­эти­че­ской кра­са­ви­цы Пе­тер­бур­га. Ни­кто не ве­рил, что Дан­тес со­гла­сил­ся с по­ра­же­ни­ем и смог так лег­ко от­ка­зать­ся от удо­воль­ст­вий стра­сти, а, зна­чит, ис­то­рия тре­бо­ва­ла про­дол­же­ния, а сва­тов­ст­во рас­смат­ри­ва­лось, как вре­мен­ное при­кры­тие. Вот толь­ко че­го - рас­пут­ст­ва или воз­вы­шен­ных чувств? Роль «бле­стя­ще­го ка­ва­лер­гар­да и са­мо­го мод­но­го ка­ва­ле­ра» пред­по­ла­га­ла по­след­нее. А раз так, то об­ще­ст­во ре­ши­ло, что Дан­те­са при­ну­ди­ли. Но кто и с ка­кой це­лью? В пись­ме Паш­ко­вой ни­че­го не го­во­ри­лось об ано­ним­ке - во­зоб­ла­да­ло мне­ние, что ка­ва­лер­гард не столь­ко спа­сал се­бя, сколь­ко ко­го-то вы­го­ра­жи­вал. И этим «кем-то», ко­неч­но, же бы­ла На­та­лья Ни­ко­ла­ев­на.

При­мер­но так­же раз­мыш­лял и Ан­д­рей Ка­рам­зин, на­хо­дя­щий­ся в Ба­де­не. В пись­ме к бра­ту Алек­сан­д­ру, на­пи­сан­ном ме­ж­ду 15 и 17 де­каб­ря, он про­сил по­здра­вить же­ни­ха и не­вес­ту и од­но­вре­мен­но вы­ра­жал не­до­уме­ние:

Не мо­гу прий­ти в се­бя от свадь­бы, о ко­то­рой мне со­об­ща­ет Со­фи! И ко­гда я ду­маю об этом, я, как Кат­рин Гон­ча­ро­ва, спра­ши­ваю се­бя, уж не сплю ли я или во вся­ком слу­чае, не во сне ли Дан­тес со­вер­шил этот по­сту­пок; и ес­ли суп­ру­же­ское сча­стье есть не­что иное, чем сон, то я очень бо­юсь, что им ни­ко­гда не уда­ст­ся его об­рес­ти… Ко­гда мне не­че­го де­лать и я ку­рю свою труб­ку, по­тя­ги­вая ко­фий, я все вре­мя ду­маю об этом, но про­дви­нул­ся не даль­ше, чем в пер­вый день. Мо­жет быть, это бы­ло са­мо­от­вер­же­ние?[295]

Ка­та­ст­ро­фа ожи­да­лась мно­ги­ми, толь­ко дру­зья по­эта пред­по­чи­та­ли гнать от се­бя тре­вож­ные мыс­ли. Ка­ж­дый из них по-сво­ему до­га­ды­вал­ся, что про­ис­хо­дит не­лад­ное, но ра­зоб­щен­ность, не­по­зво­ли­тель­ная рас­те­рян­ность, ме­ша­ли им со­брать­ся вме­сте и оце­нить со­бы­тия трез­вым взгля­дом. Вя­зем­ский с осо­бым при­стра­сти­ем раз­би­рал «ин­три­ги» по­эта, Жу­ков­ский на­ла­жи­вал от­но­шения Пуш­ки­на с ца­рем, Тур­ге­нев ус­по­каи­вал­ся мыс­лью о се­мей­ной идил­лии по­эта, но за­ста­вить друг дру­га по­смот­реть на со­бы­тия от­вле­чен­но, как это де­ла­ли обык­но­вен­ные свет­ские сплет­ни­цы, и со­об­ща вы­сту­пить на за­щи­ту дру­га, они не мог­ли и не хо­те­ли - тор­же­ст­во­ва­ла лож­ная стыд­ли­вость и пло­хо скры­вае­мая рев­ность друг дру­га к Пуш­ки­ну. Да­же Тур­ге­нев не из­бе­жал это­го чув­ст­ва. В его днев­ни­ке мож­но най­ти тра­ги­че­скую за­пись:

25 де­каб­ря. Был у Жук... Как нам не­лов­ко вме­сте! Но под ко­нец ста­ло лег­че[296].