Последняя мистификация Пушкина

Дан­тес же по­шел на этот шаг впол­не об­ду­ман­но, оче­вид­но, об­су­див его с ба­ро­ном Гек­кер­ном. Мо­ло­дой че­ло­век да­вал по­нять Пуш­ки­ну, что он впра­ве по­се­щать те до­ма, где бы­ва­ет его не­вес­та[305].

Да, но как быть с тре­пет­ным, поч­ти обо­же­ст­в­ляю­щим от­но­ше­ни­ем к ка­ва­лер­гар­ду Со­фьи Ка­рам­зи­ной – глав­ной «фигуры» этих са­мых до­мов?! Раз­ве Пуш­кин не знал о ее при­стра­стии? Дан­те­су не­че­го бы­ло демонстрировать: его итак с не­тер­пе­ни­ем жда­ли всю­ду, где толь­ко бы­вал по­эт. Имен­но, это все­об­щее «ра­ду­шие» и тя­го­ти­ло Пуш­ки­на. Но ни­ка­ко­го «крив­ля­ния яро­сти и по­эти­че­ско­го гне­ва» он се­бе не по­зво­лял. Ни­че­го осо­бен­но­го в его по­ве­де­нии Тур­ге­нев в тот ве­чер не от­ме­тил:

Кон­чил ве­чер у Ме­щер<ских>. С Пушк<иным> [306].

Но воз­бу­ж­ден­ная Ка­рам­зи­на рев­ни­во сле­ди­ла за всем, что про­ис­хо­ди­ло во­круг пред­ме­та ее обо­жа­ния, и не мог­ла обой­тись без сгу­ще­ния кра­сок и силь­ных вы­ра­же­ний. Она опи­са­ла свои впе­чат­ле­ния бра­ту, бу­к­валь­но, по го­ря­чим сле­дам - на сле­дую­щий день, 29 де­каб­ря. Ед­ва по­бра­нив Ан­д­рея за скуд­ное со­дер­жа­ние его по­след­не­го пись­ма, она тут же при­ня­лась за вол­ную­щую ее те­му:

А за­тем я про­дол­жаю сплет­ни и на­чи­наю с те­мы Дан­те­са: она бы­ла бы не­ис­чер­пае­мой, ес­ли бы я при­ня­лась пе­ре­ска­зы­вать те­бе всё, что го­во­рят; но по­сколь­ку к это­му на­до при­ба­вить: ни­кто ни­че­го не зна­ет, - я ог­ра­ни­чусь со­об­ще­ни­ем, что свадь­ба со­вер­шен­но серь­ез­но со­сто­ит­ся 10/12 ян­ва­ря[307].

Ко­неч­но, Ка­рам­зи­на этим не ог­ра­ни­чи­лась. Ис­поль­зо­ван­ный ею ли­те­ра­тур­ный при­ем пред­ста­вил про­ис­хо­дя­щее в мно­го­зна­чи­тель­ном ви­де, пол­ном та­ин­ст­вен­но­го смыс­ла. Как не вос­клик­нуть: «Ужас­ный век, ужас­ные серд­ца!». Ме­ж­ду тем, Со­фья про­сто бо­ро­лась с соб­ст­вен­ной рас­те­рян­но­стью. Фра­за «Ни­кто ни­че­го не зна­ет» - от­но­си­лась пре­ж­де все­го к ней са­мой. Об­ще­ст­во мог­ло те­рять­ся в до­гад­ках, при­ду­мы­вать не­бы­ли­цы, рас­смат­ри­вать свадь­бу Дан­те­са, как свое­об­раз­ный ма­невр или жерт­ву, тем са­мым уб­ла­жая и ус­по­каи­вая се­бя, но Ка­рам­зи­на зна­ла, что это не­прав­да, по­сколь­ку близ­кие от­но­ше­ния Дан­те­са и Ека­те­ри­ны для нее и в про­шлом не со­став­ля­ли сек­ре­та, а те­перь вдруг при­ня­ли еще и ска­зоч­ный обо­рот:

мои бра­тья, и осо­бен­но Воль­де­мар (очень чув­ст­ви­тель­ный к рос­ко­ши), бы­ли ос­ле­п­ле­ны изя­ще­ст­вом их квар­ти­ры, бо­гат­ст­вом се­реб­ра и той со­вер­шен­но осо­бой за­бот­ли­во­стью, с ко­то­рой уб­ра­ны ком­на­ты, пред­на­зна­чен­ные для Кат­рин; Дан­тес го­во­рит о ней и об­ра­ща­ет­ся к ней с чув­ст­вом не­со­мнен­но­го удов­ле­тво­ре­ния, и бо­лее то­го, ее лю­бит и ба­лу­ет па­па­ша Гек­керн.

Го­во­рят, Гек­кер­ны лу­ка­ви­ли, изо­бра­жая удов­ле­тво­рен­ность бра­ком. Тут воз­ни­ка­ет за­нят­ное про­ти­во­ре­чие, ес­ли вспом­нить, что од­но­вре­мен­но им при­пи­сы­ва­лось и рас­про­стра­не­ние слу­ха о вы­ну­ж­ден­ной же­нить­бе Дан­те­са. Стран­ная жерт­вен­ность с де­мон­ст­ра­ци­ей удо­воль­ст­вия! Сле­до­ва­ло бы вы­би­рать: ли­бо жерт­вен­ность с ее пе­чаль­ной сдер­жан­но­стью, ли­бо ра­дость с без­ог­ляд­ной рос­ко­шью. И ду­ма­ет­ся, Гек­кер­ны дол­го не раз­ду­мы­ва­ли, по­сколь­ку, как уже от­ме­ча­лось, брак с Ека­те­ри­ной ре­шал мно­гие их про­бле­мы. К то­му же ско­рое ро­ж­де­ние ре­бен­ка по­ка­зы­ва­ло, что со­юз мо­ло­дых лю­дей не был пус­той фор­маль­но­стью, а со­дер­жал при­ят­ную сто­ро­ну. А ведь бы­ли и еще де­ти – Екате­ри­на умер­ла не от свет­ской ску­ки и за­бро­шен­но­сти, а при ро­дах чет­вер­то­го ре­бен­ка, по­да­рив Дан­те­су дол­го­ждан­но­го сына.

Но де­мон­ст­ра­ция все же бы­ла – Гек­кер­ны ста­ра­лись по­ка­зать об­ще­ст­ву, что все у них в по­ряд­ке, а, ста­ло быть, ис­то­рия за­вер­ше­на, и по­ра пе­ре­клю­чить вни­ма­ние на что-ни­будь бо­лее за­нят­ное. Но та­кой под­ход не уст­раи­вал об­ще­ст­во, ко­то­рое ви­де­ло в стре­ми­тель­ной сме­не де­ко­ра­ций на­мек на про­дол­же­ние дей­ст­вия. К то­му же его лю­бо­пыт­ст­во по­дог­ре­ва­лось по­ве­де­ни­ем по­эта, о чем Ка­рам­зи­на тут же со­об­щи­ла бра­ту:

С дру­гой сто­ро­ны, Пуш­кин про­дол­жа­ет вес­ти се­бя са­мым глу­пым и не­ле­пым об­ра­зом; он ста­но­вит­ся по­хож на ти­гра и скре­же­щет зу­ба­ми вся­кий раз, ко­гда за­го­ва­ри­ва­ет на эту те­му, что он де­ла­ет весь­ма охот­но, все­гда ра­ду­ясь ка­ж­до­му но­во­му слу­ша­те­лю. На­до бы­ло ви­деть, с ка­кой го­тов­но­стью он рас­ска­зы­вал мо­ей се­ст­ре Кат­рин обо всех темных и на­по­ло­ви­ну во­об­ра­жае­мых под­роб­но­стях этой та­ин­ст­вен­ной ис­то­рии, со­вер­шен­но так, как бы он рас­ска­зы­вал ей дра­му или но­вел­лу, не имею­щую к не­му ни­ка­ко­го от­но­шения[308].