Последняя мистификация Пушкина

Ко­неч­но, ска­зы­ва­лось и то, что Жу­ков­ский вос­пи­ты­вал це­са­ре­ви­ча, а Тур­ге­нев на­хо­дил­ся в от­став­ке и под­вер­гал­ся го­не­ни­ям за осу­ж­ден­но­го бра­та. Но у них бы­ло мно­го об­ще­го: «ар­за­мас­ское» про­шлое и оте­че­ская лю­бовь к Пуш­ки­ну. Они мог­ли пре­дот­вра­тить не­сча­стие, убе­див друг дру­га, что вре­мя для ус­по­кое­ния еще не на­ста­ло. Ведь Тур­ге­нев за­ме­чал стран­но­сти в по­ве­де­нии по­эта и пи­сал о них бра­ту:

С тех пор (име­ет­ся в ви­ду по­лу­че­ние ано­ним­ки - А.Л.) он не мог ус­по­ко­ить­ся, хо­тя я ни­ко­гда, ина­че как вме­сте с его ан­та­го­ни­стом, не при­ме­чал чув­ст­ва его вол­но­вав­ше­го[297].

От Жу­ков­ско­го Тур­ге­нев от­пра­вил­ся на ро­ж­де­ст­вен­скую служ­бу в Зим­ний дво­рец, где, ве­ро­ят­но, при­сут­ст­во­ва­ли и Пуш­кин с же­ной - со­хра­ни­лось при­гла­ше­ние на их имя из При­двор­ной кон­то­ры[298]. Ве­че­ром дру­зья со­бра­лись у Карам­зи­ных.

Часть раз­го­во­ра Тур­ге­нев за­пи­сал на па­мять:

С Пуш­ки­ным, вы­го­ва­ри­вал ему за слов­цо о Жу­ков<ском> в IV № Со­врем<ен­ни­ка> (За­был Барк­лая)[299].

Впе­чат­ле­ния от ут­рен­ней встре­чи с Жу­ков­ским про­дол­жа­ли тя­го­тить его. Пе­ре­жив не­лов­кость при лич­ном об­ще­нии, в об­ще­ст­ве Тур­ге­нев ста­рал­ся заглу­шить не­при­ят­ные чув­ст­ва осо­бо тща­тель­ным ис­пол­не­ни­ем дру­же­ских обя­зан­но­стей. Вы­го­ва­ри­вая Пуш­ки­ну, он имел в ви­ду его «Объ­яс­не­ние» к «Пол­ко­вод­цу»:

не мо­гу не огор­чить­ся, ко­гда в сми­рен­ной хва­ле мо­ей во­ж­дю, за­бы­то­му Жу­ков­ским, со­оте­че­ст­вен­ни­ки мои мог­ли по­доз­ре­вать низ­кую и пре­ступ­ную са­ти­ру[300].

Вот так дру­зья на­хо­ди­ли друг у дру­га сла­бые мес­та и без­жа­ло­ст­но, с осоз­на­ни­ем поль­зы, вы­став­ля­ли на­по­каз все­му све­ту.

26 де­каб­ря, в суб­бо­ту, со­сто­ял­ся ро­ж­де­ст­вен­ский празд­ник в Зим­нем двор­це. Не толь­ко же­на, но и сам Пуш­кин не был обой­ден здесь вни­ма­ни­ем ве­ли­ко­кня­же­ской се­мьи. Кня­ги­ня Еле­на Пав­лов­на пи­са­ла му­жу Ми­хаи­лу Пав­ло­ви­чу:

я при­гла­ша­ла два раза Пуш­ки­на, бе­се­да ко­то­ро­го мне ка­жет­ся очень за­ни­ма­тель­ной.[301]

Тур­ге­нев пе­ред ба­лом, вновь за­хо­дил к Ар­шиа­ку, и они го­во­ри­ли о Ги­зо и ста­тье о нем в Courier, то есть ве­ли бе­се­ду как бы в про­дол­же­ние тур­ге­нев­ских раз­го­во­ров с Пуш­ки­ным - об ис­то­рии и ее зна­че­нии для об­ще­ст­ва. Все то­гда чи­та­ли «Ис­то­рию го­су­дар­ст­ва рос­сий­ско­го», ко­то­рая на­чи­на­лась сло­ва­ми:

Ис­то­рия в не­ко­то­ром смыс­ле есть свя­щен­ная кни­га на­ро­дов: глав­ная, не­об­хо­ди­мая: зер­ца­ло их бы­тия и дея­тель­но­сти: скри­жаль от­кро­ве­ний и пра­вил: за­вет пред­ков к по­том­ст­ву; до­пол­не­ние, изъ­яс­не­ние на­стоя­ще­го и при­мер бу­ду­ще­го[302].

По­это­му рас­су­ж­да­ли о ней с осо­бым при­стра­сти­ем.

27 де­каб­ря, в вос­кре­се­нье, дру­зья - Жу­ков­ский, Тур­ге­нев, Му­си­на-Пуш­ки­на, Лу­жи­ны - со­бра­лись на обе­де у Рос­топ­чи­ной, из­вест­ной по­этес­сы. Воз­мож­но, не­на­дол­го за­хо­дил и Пуш­кин. Тур­ге­нев не ус­то­ял пе­ред ис­ку­ше­ни­ем и в от­сут­ст­вии На­та­льи Ни­ко­ла­ев­ны «лю­без­ни­чал с Эми­ли­ей», в чем че­ст­но при­знал­ся в днев­ни­ке.

Но глав­ным со­бы­ти­ем это­го дня бы­ло по­яв­ле­ние в об­ще­ст­ве Дан­те­са - пер­вое по­сле дли­тель­но­го пе­ре­ры­ва. Ес­те­ст­вен­но, его вы­ход вы­звал са­мые вос­тор­жен­ные и тро­га­тель­ные пе­ре­жи­ва­ния Со­фьи Ка­рам­зи­ной, ко­то­ры­ми она не пре­ми­ну­ла по­де­лить­ся с бра­том в пись­ме от 30 де­каб­ря:

Бед­ный Дан­тес пе­ре­нес тя­же­лую бо­лезнь, вос­па­ле­ние в бо­ку, ко­то­рое его ужас­но из­ме­ни­ло. Третье­го дня он вновь поя­вил­ся у Ме­щер­ских, силь­но по­ху­дев­ший, блед­ный и ин­те­рес­ный, и был со все­ми на­ми так не­жен, как это бы­ва­ет, ко­гда че­ло­век очень взвол­но­ван или, быть мо­жет, очень не­сча­стен[303].

По­эт с же­ной в этот ве­чер от­сут­ст­во­ва­ли, и Ка­рам­зи­на мог­ла спо­кой­но на­сла­ж­дать­ся об­ще­ни­ем с кра­сав­цем-ка­ва­лер­гар­дом, по су­ти де­ла, в до­маш­ней об­ста­нов­ке – ведь Ека­те­ри­на Ме­щер­ская бы­ла ее свод­ной се­ст­рой.

Но уже на сле­дую­щий день идил­лия ока­за­лась на­ру­шен­ной:

На дру­гой день он при­шел сно­ва, на этот раз со сво­ей на­ре­чен­ной и, что еще ху­же, с Пуш­ки­ным; сно­ва на­ча­лись крив­ля­ния яро­сти и по­эти­че­ско­го гне­ва; мрач­ный, как ночь, на­хму­рен­ный, как Юпи­тер во гне­ве, Пуш­кин пре­ры­вал свое уг­рю­мое и стес­ни­тель­ное мол­ча­ние лишь ред­ки­ми, ко­рот­ки­ми, иро­ни­че­ски­ми, от­ры­ви­сты­ми сло­ва­ми и вре­мя от вре­ме­ни де­мо­ни­че­ским сме­хом. Ах, смею те­бя уве­рить, это бы­ло ужас­но смеш­но[304].

Итак, 28 де­каб­ря со­стоя­лась пер­вая встре­ча Дан­те­са с На­таль­ей Ни­ко­ла­ев­ной по­сле объ­яв­ле­ния его по­молв­ки. Аб­ра­мо­вич стре­ми­лась при­дать этой встре­че осо­бое ин­три­гую­щее зна­че­ние: