Последняя роза Шанхая

Эрнест поднялся на лестничную площадку отеля Сассуна, на которую уже поднимался в прошлом году, и проскользнул во вращающуюся дверь. Вестибюль выглядел точно так же, как он помнил: золотой, элегантный, сверкающий мрамором и дорогим декором. В очередной раз он пришел сюда в поисках работы. Его рука полностью зажила, и ему не терпелось поиграть на фортепиано. Но когда они были в машине, Айи сказала, что для его безопасности было бы лучше, если бы он работал в другом месте.

Всего в нескольких шагах от него старик, одетый в свой обычный цилиндр и фрак, опираясь на трость, пересекал вестибюль. У Сассуна на шее висел фотоаппарат, а за ним следовал помощник, тащивший штатив.

– Добрый день, сэр Сассун, – с легкой улыбкой поприветствовал его Эрнест. Как бы грубо Сассун не обращался с ним раньше, Эрнест не испытывал к этому человеку ненависти и не желал ему зла.

Старик остановился.

– Молодой человек, я встречал вас раньше. Вы выглядите знакомым.

– Да, так и есть, сэр. В прошлом году я попросил разрешения поиграть в вашем «Джаз-баре». Я пианист. – Его глаза были прикованы к фотоаппарату Сассуна. Это была старая модель «Лейки». Его собственный фотоаппарат был новее и лучше.

– Вам нужна работа? Подождите, разве вы не работаете у мисс Шао?

– Больше нет, сэр. И да, я ищу новую работу.

Сассун улыбнулся. В его проницательных глазах появился, возможно, лишь видимый проблеск дружелюбия.

– Я рад, что вы пришли ко мне. «У Киро» не помешал бы такой пианист, как вы, но мой американский оркестр только что уехал из Шанхая. Возможно, вам было бы интересно поиграть в баре? Классическая музыка или джаз, все, что вам нравится. Сцена ваша. Пять американских долларов в неделю. К сожалению, вам нужно будет найти себе жилье, так как мое здание на Пешеходной набережной больше не общежитие. Что скажете?

Это было намного больше, чем то, что он получал в клубе Айи. Должно быть, потому что теперь он был знаменитым пианистом. А с учетом стремительно растущей инфляции и обменного курса, который в тот момент оказывал предпочтение американским долларам, за один доллар можно было получить сто китайских фаби. Эрнест широко улыбнулся.

– Когда я могу начать?

* * *

Все было так, как и обещал Сассун. «Джаз-бар» стал его сценой, где он играл все, что ему нравилось. Читая партитуры, которые он нашел на скамейке для фортепиано, он играл «Сцены из детства» Шумана, «Фантазию до минор» Моцарта, а затем «Ноктюрн ми-бемоль мажор» Шопена. Прекрасная мелодия Шопена открыла окно в его воспоминания: его последний концерт в эстрадном театре, когда он играл эту пьесу, а его забрасывали пивными бутылками и оскорблениями, но его руки ни разу не пропустили ни одной ноты. Тогда ему было тринадцать. После этого ему больше никогда не разрешали играть на сцене эстрадных театров.

Толпа в баре отличалась от той, что была в ночном клубе Айи. Многие из посетителей были британцами или американцами, которые слушали его выступления с восторженностью аудитории, ценящей классическую музыку. Во время перерывов Эрнест общался с ними, расспрашивая о войне в Европе. Работая в клубе Айи, он ничего не слышал о войне, а английские и немецкие печатные издания было трудно достать. По их словам, страны рушились под натиском Гитлера. Франция подписала перемирие и капитулировала в прошлом году, а Лондон бомбили в течение многих месяцев. Британия, отчаянно нуждавшаяся в людских ресурсах, приказала Сифортским хайлендерам[3] в Шанхае отплыть в Сингапур, а оттуда они должны были направиться в Средиземное море для соединения с остальной флотилией.

Эрнест был потрясен. Если Сифортские хайлендеры покинули город, британские граждане в Шанхае остались без защиты, а военная мощь Поселения, поддерживаемая британскими войсками и 4-ой дивизией морской пехоты США, значительно ослабла.

Похоже, волны войны в Европе достигли берегов Шанхая.

Сассун часто приходил послушать музыку с компанией русских танцовщиц, одетых в едва прикрывающие тела, переливающиеся наряды. Они были сногсшибательными, их взгляды полны чувственности, их движения поражали воображение. Мужчины в баре сглатывали и пялились. Сассун осыпал женщин щедрыми подарками: флаконами духов, меховыми шубами, кожаными сумками и шоколадом. В полночь группа вбивалась в лифт, в то время как посетители вздыхали и шептались о студии Сассуна с ее фотолабораторией и фотографиями, которые он делал.

– Какие фотографии вы делаете, сэр? – спросил его Эрнест, когда тот снова появился в баре. Он был вне себя от радости. Сассун тоже был фотографом – любителем.

Сассун насторожился.

– Обнаженная натура. Вас это не устраивает, молодой человек?

Эрнест не стал бы заниматься таким видом фотографии, но кто он такой, чтобы судить.

– А в каком стиле вы себя пробуете? Новое видение? Формализм? Сюрреализм?

– Я ненавижу Брассая! Этот человек – мясник. Вы разбираетесь в фотографии?

– Только как любитель. Я принес свою «Лейку», самую лучшую модель. Надеялся показать вам. Вы хотели бы на нее взглянуть? – Он подошел к своей сумке возле скамейки, где оставил фотоаппарат. – Я купил его в тридцать пятом.