Последняя роза Шанхая

На улице было темно, и близился комендантский час. В квартале стояла полная тишина, если не считать единичных выкриков патрулирующих солдат вдалеке. В конце переулка виднелись две темные фигуры, освещенные слабым светом из пекарни. Старик, мистер Шмидт, и мальчик, Зигмунд, пытались прислонить Ямазаки к стене.

Старик тяжело вздохнул, когда они направились ко мне.

– Что мы теперь будем делать? Солдаты могли услышать выстрел.

Они остановились передо мной. Зигмунд выглядел так, будто собирался ударить меня, но вытер слезы и ушел. Старик откашлялся.

– Он ничего не вспомнит. Он был пьян, – еле слышно произнесла я.

– Я определенно на это надеюсь. В противном случае мы все умрем.

С пылающим от стыда лицом я вернулась в пекарню и села за стол, за которым никто не хотел, чтобы я сидела. Мне ужасно хотелось закурить. Я порылась в сумочке, но сигарет там не было. Дрожащими пальцами я крепко сжала сумочку. Я должна была остаться, должна сказать ему, зачем я сюда пришла, рассказать ему о ребенке нашей любви, о будущем, которое принадлежало нам.

Мистер Шмидт что-то сказал Эрнесту на ухо, и тот наконец встал. Скованно, он направился ко мне, его губы странно дрожали. Внезапно мне стало страшно. Эрнест, когда-то девятнадцатилетний, бездомный, беспомощный и одинокий, ради которого я ссорилась со своей семьей, ради которого была готова разрушить свое будущее, больше не был тем мужчиной, в которого я влюбилась.

Глава 65

Эрнест

Мириам больше нет. Она умерла, чтобы спасти его жизнь. Что ему теперь оставалось делать?

Все кончено. Ничего уже не вернуть.

Он едва мог передвигать ноги, каждый вдох стальной хваткой сжимал горло. В пекарне было тепло, но он поежился. Когда он подошёл к Айи, то на мгновение забыл, что собирался делать. Он взял ее руки, прижал их к своему лицу и закрыл глаза. Лишь ее прикосновения, ее дыхание и ее кожа могли помочь облегчить его боль, забыть о его глупости, поверить, что это был всего лишь кошмар. «Помоги мне, любовь моя, помоги мне», – мысленно закричал он.

– Мне жаль. Мне очень жаль, – произнесла она.

«Мириам умерла, любовь моя», – хотел сказать он, но не смог. Промолчав, он мог продолжать притворяться, что на самом деле Мириам жива.

Он поднял глаза. Потолок был серым, плохо освещенным, воздух плескался вокруг, как океан уксуса. Он услышал гудок паровоза, его прерывистое пыхтение и дребезжание пола, когда поезд тронулся и медленно поехал. Его родители остались на перроне и плакали, их глаза были полны душевной боли. Его мать в своем любимом ярко-желтом платье согнулась пополам, как увядший подсолнух. Даже спустя два года, он все также ясно слышал их голоса голоса. «Эрнест, позаботься о своей сестре. Эрнест, пусть у тебя будет хорошая жизнь и женись на хорошей еврейской девушке».

Он не смог защитить сестру, которую любил с самого ее рождения. Он отказался отпустить ее в Америку и эгоистично оставил рядом с собой. Если бы он позволил ей уехать с мистером Блэкстоуном, ее бы не застрелили. Она была бы жива и жила хорошей жизнью.

«Ты понимаешь? Она могла бы выжить. Она поехала бы в Америку, поступила бы в Вассарский колледж».

– Эрнест? Эрнест? Поговори со мной.

«Она умерла, чтобы спасти мою жизнь, Айи». – Он открыл рот, но было слишком больно сказать это. Она, его сестра-подросток, чью жизнь он разрушил, решила отдать ему свою любовь и свою жизнь. Он должен был защитить ее, но снова пренебрег ею.

Он никогда не смог бы жить с этим – смотреть на лицо своей возлюбленной, зная, что оно стоило жизни его сестре.

– Мы. Айи. Ты и я. Я больше не могу это продолжать. Не могу.

Она ахнула.

Он крепко обнял ее. О, Господи, что он только что сказал? Он разбивал ей сердце, вел себя жестоко. Ведь с самой первой их встречи он мечтал быть с ней, защищать ее, и отдал бы за нее свою жизнь. Свою жизнь. А не Мириам.

– Не надо, Эрнест. Пожалуйста, не делай этого. Это не моя вина. Ты не можешь причинить мне боль. Пожалуйста, не делай мне больно. Я не могу оставить тебя.

Она была права. Это была не ее вина, и все же тяжесть вины ляжет на ее плечи. Он допустил эту глупость, и тем не менее, она будет страдать. Это несправедливо, жизнь была несправедливой. Он хотел ее, но не мог жить с ней. Что она говорила о любви? Что-то о божественных монетах. Что-то вроде: «Одна любовь, одна вечность». Вздор. Чепуха. Любовь – не монета, это пуля.

Он почувствовал влагу на своей рубашке, увидел слезы на ее лице – лице, похожем на одинокую луну над океанским небом. Он хотел вытереть ее слезы, но не мог поднять руку. Вместо этого он отступил назад, закрыл глаза и вдохнул солоноватый воздух, мысленно представляя, как ее стройная фигура дрожит, уменьшается и, наконец, исчезает в лабиринте слез, пуль и пепла.

Глава 66

Айи