Последняя роза Шанхая

Мое тело было невесомым, словно шлейф бестелесного дыма, словно тень тихих вздохов. Выйдя из пекарни, я остановилась, чтобы перевести дыхание. Я задыхалась. Вдох и выдох.

Позади меня послышались тихие шаги, причитания и голоса Голды и мистера Шмидта. Мужчина с растрепанными волосами и длинной бородой, чуть не врезавшись в меня, отпрянул и вошел в пекарню.

Держа в руках сумочку, я добралась на негнущихся ногах до своего «нэша» и забралась внутрь. Машина двинулась в тошнотворную ночь. Улицы хранили безмолвие, бары и рестораны были похожи на могилы мертвецов. Временами я слышала дребезжание машин, крики патрулирующих солдат. Иногда жуткие крики детей и пьяные потасовки людей в переулках.

В гостинице меня вырвало. Я опустошила желудок полностью, и все же мучительная боль, словно огонь обжигала мое тело. Я заползла на кровать и обняла себя за плечи. Все было невыносимо – одежда, которую сложил Эрнест, вмятина на подушке, которую он оставил, его запах. Я зарылась под одеяло. Когда наступило утро, я собрала все свои вещи и освободила номер.

* * *

Мне больше некуда было идти, кроме как домой. Поэтому, низко опустив голову, я проскользнула в ворота, которые распахнул мой дворецкий. Ина не было дома, а Синмэй уехал в Гонконг. Пэйю пристально наблюдала за происходящим из столовой. Быстрым шагом я отправилась в свою комнату. Я сбежала из дома и вернулась с позором: использованная, беременная не от мужа и брошенная женщина. Если бы она узнала, она опозорила бы меня.

Я совершала короткие прогулки вдоль стены рядом со своей комнатой. Молилась, чтобы жизнь внутри меня увяла и растаяла. Я думала о том, чтобы воспользоваться какими-нибудь травами или спрыгнуть со стены, в надежде избавиться от жизни, которая была бременем, до которой никому не было дела. Но я исповедовала буддизм. Разрушать чью-то жизнь считалось преступлением.

Еще я думала об Эрнесте, о его потере, о его горе, за которое я несла ответственность, хотя и отказывалась признавать это вслух. Но он проявил слабость. Он бросил меня. У меня даже не было возможности рассказать ему о своей беременности.

Пэйю с ее опытом заметила бы мое состояние, но она только что узнала об уходе Синмэя и закрытии его бизнеса. Когда он сказал, что разорен, Синмэй имел в виду именно это. Он остался не только без гроша в кармане, но и по уши в долгах. Пребывая в ярости, она раздавала все, что накопила, кредиторам, которые взимали огромные проценты. Я отдала ей деньги, которые прятала в своем шкафу. Но я не знала, насколько большой была инфляция, и в течение нескольких недель все мои сбережения иссякли, а кредиторы все еще стучались в ее дверь.

Чтобы сэкономить на содержании дома, она уволила всех слуг, включая единственную няню для своего младшего ребенка, и продала моего «нэша» без моего ведома. Моего шофера тоже уволили. Мне было грустно, но в то же время я злилась. Хотя я мало что знала о своем шофере, он преданно служил мне много лет.

Вспыльчивый характер Пэйю проявлялся особенно ярко во время еды. Она хмурилась и кричала на своих детей за то, что они слишком много едят, ее жалобы были достаточно громкими, и я слышала их за пределами столовой. Действительно, то, с каким отчаянием и скоростью эти дети ели, настораживало. Их было так много – шестеро. Тринадцатилетний мальчик бросался к горшку с рисом, как только его ставили на стол и открывали крышку, за ним следовали одиннадцатилетний и семилетний, и каждый наполнял свою миску до краев. Они проглатывали все с жадностью, облизывались и хотели еще.

Прошло два месяца. Пэйю начала продавать семейные драгоценности: картины моего деда, его нефритовые подвески, подаренные вдовствующей императрицей Цыси, любимую вазу моей матери династии Цин, старинные бутылочки для нюхательного табака моего отца. Затем последовали другие: громоздкая мебель из розового дерева, нефритовое дерево, уникальный голубой фарфоровый сервиз, обожженный и изготовленный в Цзиндэчжэне, и британское столовое серебро, которое являлось еще одной семейной реликвией.

Каждое утро в первый день недели Пэйю сидела за круглым столом, держа в руках щетку, и вела переговоры с владельцем ломбарда, который обещал не раскрывать ее личность общественности, дабы не навредить ее репутации, и, в свою очередь, получал предметы по низкой цене. Она чертыхалась, но соглашалась.

* * *

Если бы я рассказала Эрнесту о своей беременности, изменил бы он свое решение?

Лежа в кровати, я снова и снова задавала себе этот вопрос. По крайней мере, он должен знать. Наши жизни были всего лишь опавшими во время сильного шторма листьями, но семя нашей любви проросло от дерева, пустившего корни в моем сердце.

Однажды августовским днем я снова пошла в его пекарню, надев кофту, которая не прикрывала мой живот. Невероятная красавица Голда поприветствовала меня. Она сказала, что он только что ушел. Враждебный взгляд ее зеленых глаз был устремлен на мой живот.

– Не могли бы вы передать ему, что я хотела бы его увидеть? – попросила я и дала ей свой адрес.

Он так и не пришел.

* * *