Последняя сказка

– Знаешь, я считаю, что все мы рождаемся с разными качествами, – продолжила Фрая. – Человек ведь изначально ни плохой, ни хороший. Но он может быть более жесткий или более мягкий, открытый или замкнутый, обидчивый или отходчивый. А то, какой личностью он вырастет, зависит от того, как воспитание и окружение на эти качества повлияют. Если жестоко обращаться с тем, кто сам по себе жестокий, вырастет тиран. Если же быть жестоким с тонкой натурой, получится затравленный тихоня. Это по-простому. Я, конечно, не училась в университете и не читала умных книг. Но много наблюдаю за людьми, никуда не денешься… Так вот что я хочу сказать: Артур не рад тому, как воспринимает действительность, но сделать ничего не может. Сумрак, однако, – совсем другое дело. Он рад служить Совалии. Выполнять любое ее указание. Она же обращается с ним как с… да не знаю даже. К тряпке половой у меня больше уважения. Я на помои смотрю теплее, чем Совалия на Сумрака. И видеть, с какой готовностью он исполняет любое ее требование, любое желание, – тошно. Любопытно, что вместе с тем он может показаться человеком обычным, разве что резким в суждениях.

– Фрая, ну чего вы там все шепчетесь? – раздался громкий вопрос.

Госпожа Пилари, старавшаяся не оставлять надолго без внимания никого из тех, кто сидел рядом, потребовала у госпожи Тулони рассказать, как шли дела в лавке. Та начала с готовностью делиться новостями и успехами, которых она достигла благодаря новой помощнице, Мирре.

Омарейл же настолько увлеклась рассказом Фраи, что совсем забыла о том, как ей было неудобно сидеть, зажатой в кресле. Вернувшись к своему уже порядком остывшему печеному картофелю, она перевела взгляд на Даррита. Тот, как оказалось, тоже внимательно слушал все, что говорила Фрая.

– Может, Сова и правильно сделала, что заперла меня? – шепотом задала принцесса вопрос, который все крутился в голове. – Представь, если бы я влияла на родителей, советников, окружение так, как она – на свое?

Даррит сидел настолько близко, что, несмотря на темноту ночи, разрываемую лишь многочисленными фонариками, Омарейл могла во всех подробностях рассмотреть его лицо, кажущиеся черными глаза, длинные ресницы. Она видела сосредоточенный взгляд и ни за что бы не догадалась, что чувствовал или думал Норт, если бы он не сжал ее руку, не склонился к ее уху и не проговорил со всей страстью:

– Мы не станем гадать, что могло бы случиться, но будем строить то будущее, какого вы хотите и какого заслуживаете. Вы имеете право быть счастливой. И я сделаю все, чтобы так и было.

Его палец легонько коснулся ее ладони. Омарейл на мгновение прикрыла глаза, силясь совладать с собой, чтобы не позволять чувствам вскружить голову.

Норт чуть помолчал, а затем посмотрел ей в глаза. Его брови удивленно взлетели, он оторопело спросил:

– Почему вы плачете?

Омарейл посмотрела в сторону, попытавшись незаметно смахнуть слезу. Нет, она не печалилась, так нашло выход волнение и внутренний трепет.

– Не бери в голову, – пробормотала она, удивляясь своей чувствительности.

– А там, я вижу, – раздался снова голос госпожи Пилари, – какая-то интересная беседа. Ну-ка, Мирра, поделись, о чем ты шепчешься со своим симпатичным спутником? Думается мне, кто-то рад сидеть весь вечер в одном кресле. В тесноте, да не в обиде, а? – засмеялась хозяйка дома, и вместе с ней гости.

Почувствовав неловкость, Омарейл поспешила ответить:

– Мы обсуждали одну гипотетическую ситуацию с этически сложным подтекстом, – заявила она.

Эти слова привлекли внимание многих. Идея задать свой вопрос родилась в голове принцессы мгновенно, и она решила использовать подвернувшийся шанс получить непредвзятый ответ.

– Вот представьте, что провидец делает предсказание: если некий ребенок, едва родившийся, хотя бы раз увидит живого человека или живой человек увидит его, то произойдет страшное и погибнут сотни людей.

– Ну это сказки! – раздался чей-то возглас.

– Какая-то ерунда, зачем предполагать такое? – отозвался другой гость.

– Но Златея предсказывала появление Сола и что он наведет порядок и создаст новое королевство, основой которому будет порядок, – тут же возразила одна дама.

– А что насчет пожара в четыреста сорок четвертом? – спросила Гвинея так, что не каждый решился бы поспорить.

– Вот-вот, только хотела о нем вспомнить, – поддержала ее соседка справа. – Ведь было сказано в пророчестве, что если грехи превысят добродетельные дела, то Солнце изольет свой гнев и накажет человечество. А в тот год было много страшных убийств, и весь Астрар был словно Утесы Минли, и король был уличен в измене, что стало последней каплей.

– Все мы знаем историю, Пена, – прервал ее Горн Даррит, – и каждому понятно, пророчества – не шутка. Но то, что говорит эта милая девушка, – невозможно. Младенец умрет.

– Давайте представим, что этот вопрос был решен, – сказала Омарейл, – младенец выжил и даже сумел много лет выполнять условия предсказания. Вопрос не в этом. Представьте, что, повзрослев, этот человек пожелал выбраться на свободу. Он захотел выйти из своей темницы, вопреки предсказанию.