Последняя сказка

Фрая продолжала выкрикивать имя Совы, хватая ее за плечи и пытаясь отвернуть голову, но та стояла точно статуя и продолжала глядеть Эддариону в глаза. Даже Омарейл начала чувствовать волны, посылаемые ему: смесь гнева и горя.

Она не знала, следовало ли вмешаться, помочь. Все происходило одновременно так быстро и так болезненно долго, что ни одно действие не казалось правильным и своевременным. Когда принцесса наконец решила, что выскочит из своего укрытия, Мраморный человек упал без сознания. Совалия сделала шаг назад. С вызовом посмотрела на Фраю.

– Ты будешь сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь, – хрипло произнесла Фрая, падая на колени рядом с Эддарионом и беспомощно ощупывая его голову и шею.

– Ты же хотела ребенка, – надменно подняв подбородок, произнесла Сова. – Это твой шанс, наконец, завести его.

Хозяйка дома горько качала головой, но было ясно, что – не после этих слов, но после сцены с Эддарионом, – она вряд ли станет долго спорить.

– У него прекрасная наследственность, он вырастет очень умным. И ты сможешь научить его пользоваться даром. Может быть, он, – голос Совы дрогнул, ей понадобилось несколько секунд, чтобы совладать с ним, – вырастет достойным человеком, в отличие от нас всех. Ты же сама понимаешь, Фрая, что так будет лучше для него.

– Совалия, пожалуйста, не делай этого, – с трудом проговорила госпожа Тулони, глотая слезы.

– Не нужно, Фрая. Давай опустим эти сентиментальные сцены из дешевой постановки с Театральной площади. Забери своего сына.

Фрая безмолвно плакала, протягивая руки к новорожденному. Омарейл ожидала, что Сова просто отдаст ребенка, но та застыла, вглядываясь в личико младенца. Ее губы искривились.

– Поверь, так будет лучше для всех, – произнесла она, голос звучал надтреснуто.

Омарейл видела, что младенец серьезно глядел на мать. И хотя она знала: только родившийся ребенок едва ли способен что-то рассмотреть – казалось, его взгляд действительно был направлен на лицо Совы. Та перехватила сына иначе, чтобы уткнуться носом в темноволосую макушку. Глубоко вдохнула, целуя его лоб, маленький нос, щеки.

– Пожалуйста… – прошептала Фрая.

Сова поджала губы, пряча эмоции, и покачала головой.

– Ради Бериота и Дана я готова на что угодно. Ты можешь считать меня монстром, можешь осуждать, но я знаю, что спасаю их. И этого ребенка тоже.

Наконец она передала его Фрае. Прикрыла глаза.

– Убери его, пожалуйста, я не могу больше видеть…

Хозяйка дома понесла младенца в соседнюю комнату. В это время Сова прижала ладонь ко рту, сдерживая рвущийся наружу стон. Омарейл увидела гримасу боли, которая исказила лицо женщины. Но через секунду госпожа Дольвейн утерла слезы, распрямила плечи и напоследок сказала вернувшейся Фрае:

– Кормилицу я уже вызвала. Она должна прибыть с минуты на минуту. Вот на первое время. – Сова опустила на стол тяжелый мешочек с со́лями. – У меня две просьбы.

– Еще? – саркастично уточнила госпожа Тулони и присела на пол, чтобы снова осмотреть Мраморного человека.

– Во-первых, назови его Норт.

– Имя не для простолюдина…

– Он из первых семей! – зло отозвалась Сова, а затем спокойнее продолжила: – «Норт» означает «Север» на языке древних, так что тебе наверняка позволят назвать именно так. Во-вторых, пожалуйста, никогда никому не говори, кто его мать. Это может погубить мою семью. Норт тоже не должен знать. Обещай.

Фрая закачала головой:

– Позволь сказать мальчику…

– Сказать что? – сердито уточнила Совалия. – Что он – угроза для своей родной семьи? Что от него отказались ради благополучия брата? Обещай, что не скажешь.

Госпожа Тулони горестно вздохнула.

– Да вряд ли и смогу… – потерянно пробормотала она. – Разве можно объяснить, почему родная мать решила бросить беспомощное дитя?

– Как тебе будет угодно. – Дернув плечом, госпожа Дольвейн вышла из комнаты. – Мне нужно идти, Сумрак ждет.

Хлопнула входная дверь. За окном раздался скрип повозки и цокот копыт.

Совалия Дольвейн уехала с Северной улицы, чтобы сообщить семье о постигшем их горе.

Глава 8 Как мы начинались

Когда дверь за Совалией Дольвейн захлопнулась, Омарейл будто очнулась: к ней вернулись звуки, запахи, ощущение собственного тела. Но поверить в происходящее все еще было трудно.

Она повернулась к Дарриту, не зная, что сказать. Но, увидев его окаменевшее лицо и руку, сжавшую косяк так сильно, что побелели костяшки пальцев, нашла только один способ выразить свои чувства. Мягко обняв его, она прижала голову Норта к своему плечу, запустила пальцы в черные волны волос.

Вскоре детский плач заставил ее отступить. Она вышла в первую комнату – там Фрая пыталась пробудить Эддариона. Прошла в следующую. Новорожденный лежал на кровати, почти неспособный двигаться из-за тяжелого одеяла. Он не столько плакал, сколько кричал, даже в сумраке комнаты было видно, что его лицо покраснело. Омарейл откинула одеяло, но так и не решилась взять ребенка на руки. Он казался слишком хрупким с этой непропорционально большой головой, тонкими ручками, торчащими из белоснежной распашонки, и крохотными ножками с посиневшими пятками.