Боясь повредить крошечные ручки или кажущийся хрупким позвоночник, принцесса наконец взяла ребенка так, как держали детей женщины на картинах. В колыбели ее рук он вскоре успокоился и попытался открыть глаза, похожие на бездну. Но пока сил хватало только на то, чтобы чуть приподнимать длинные ресницы. Ребенок тихонько кряхтел, будто само существование пока что было для него нелегким делом, и это вызвало у принцессы желание защитить, уберечь от опасностей.
– Хочешь расскажу секрет? – произнесла Омарейл чуть погодя.
– Не уверен, – с горькой ухмылкой отозвался Даррит.
И она отчетливо вспомнила, как совсем недавно в этом же доме раскрыла Норту самую главную тайну – свое имя. Тогда началось долгое и непростое путешествие, которое немыслимым образом привело их обратно в эту комнату, в день рождения Норта.
– Мама прикасалась ко мне.
Эту тайну Омарейл хранила крепче любой другой. Принцессу так настойчиво убеждали в преступности любых мыслей о нарушении предсказания, что от знания о таком деянии Королевы у Омарейл начинало быстрее биться сердце. Никто не должен был знать, что ее мама совершала нечто столь непростительное. Но Норту можно было доверять.
И ей так хотелось расшевелить его, избавить от этого пустого взгляда! Сработало: он с любопытством взглянул на принцессу. Она села в кресло, которое устало заскрипело под ее весом, Даррит занял кушетку, догадавшись, что история не будет короткой.
– Мне много рассказывали о том самом дне, когда Сова сделала предсказание. У Советников, в том числе отца Бериота, и моих родителей было совсем немного времени, чтобы решить, что делать. Им пришлось за час продумать следующие несколько лет моей жизни. Сова тоже была там с ними, видимо, чтобы контролировать их эмоции и вызывать страх. Лебединую башню, где и раньше всегда жили принцы и принцессы, быстро переделали. Первые несколько месяцев я по большому счету жила в кроватке-манеже. Было важно, чтобы я не могла из нее сбежать, научившись ползать, но при этом имела достаточно пространства. А в стене, к которой прикрепили манеж, были сделаны отверстия с перчатками. Родители могли видеть меня, переодевать, давать соску, бутылочку и игрушки. В специальный ящик можно было бросить что-то с одной стороны, а достать – с другой. Наблюдали они за мной через зеркальное стекло. Я их не видела, а они меня – да. Потом, когда я стала чуть постарше, изобретатели сделали специальные механические руки, с помощью которых папа расширил манеж. С помощью их же они с мамой могли немного управлять мной, например, подводить к столику, за которым я обедала. Столик находился все у той же зеркальной стены. Я забирала свою еду в ящике, а ложкой и вилкой пользовалась с ранних лет сама.
Омарейл бросила взгляд на уснувшего младенца. Сова превратила жизнь ее родителей в настоящий кошмар, и все ради власти? Мотив с самого начала казался слабым, бесчеловечным. Теперь кое-что прояснилось: отдать собственного ребенка посторонним людям, чтобы через пять лет столкнуться с еще более серьезной угрозой? Какая насмешка судьбы! Госпожа Дольвейн произнесла свое предсказание не только из-за желания контролировать Короля и Королеву, не только ради возможности для мужа, а затем сына, строить карьеру, но и от досады, разочарования и злобы. Однажды лишив себя сына, она не готова была признать, что совершила ошибку.
– Когда я научилась ползать, для меня переоборудовали часть комнаты, – продолжила принцесса, – позже уже эта часть стала гостиной. Сделали проем с занавеской, я смогла выходить из своей маленькой комнатки в соседнюю. Родители наблюдали за мной как за рыбкой в аквариуме. И, наверное, ничто во всем Ордоре не охранялось так, как то место, куда могли заходить только мама, папа и Сова. Пока я находилась в одной комнате, в другую приходили слуги, наводили порядок. Самыми сложными для родителей оказались несколько месяцев, следующие за младенчеством, когда я уже начала ходить, но еще ничего толком не понимала.
Принцесса вздохнула:
– Думаю, ты прав, Сова и сама порой жалела, что устроила такое. Допускаю, что она действовала на эмоциях, времени на принятие решения у нее было очень мало. А потом пути назад уже не было.
– Вы же не станете защищать ее