Последняя жертва войны (сборник)

По расхлябанной дороге, разбрызгивая жижу, к селу приближалась видавшая виды полуторка. На ее крытом кузове белой краской от руки было выведено слово «Хлеб». Рядом, падая в лужи и обгоняя друг друга, бежали люди. Крича и матерясь, они пытались влезть на движущуюся машину. Грузовик, проехав еще с десяток метров, чихнул и провалился в яму, из которой, несмотря на все потуги кряхтящего мотора, уже не смог выбраться. Тут же его облепили люди. Обезумевшая толпа стала ломать замки и выхватывать из кузова батоны хлеба. Каждый старался урвать побольше, потому что знал, что такого подарка больше не будет. В эти секунды война была прямо здесь. Люди воевали между собой за кусок хлеба, и каждый видел друг в друге врага. Ненависть и злоба полыхали во взглядах односельчан, которые еще десятью минутами ранее мило общались на скамейке. Здесь не оставалось места скромности и такту. Голод яростно втаптывал добродетель в грязь, оставляя лишь инстинкт самосохранения. Настал момент, когда стерлись грани человечности и люди превратились в дикую стаю волков, раздирающих свою жертву. Каждый отстающий тянул руки в надежде поймать впереди стоящего и стать на его место, чтобы точно так же быть свергнутым чьими-то руками. Людей становилось все больше, и толпа вокруг машины разрослась так, что теперь, чтобы добраться до хлеба, им нужно было прорываться сквозь десять метров сплошной живой массы.

– А ну, раскачивай ее! – послышался чей-то крик в беснующейся толпе.

И тут же машина, подхваченная сотней рук, словно пушинка, оторвалась от земли и перевернулась на бок. Ударом из кузова выбросило полки с хлебом. Батоны хлеба летели в черную жижу, образовывая кучу из копошащихся в грязи тел. Словно черви, голодающие селяне пытались урвать с земли спасительный кусок. Через несколько минут все было закончено. Счастливчики из тех, кто посильней и понаглей, уходили с вожделенными батонами хлеба за пазухой. Толпа разошлась, оставив после себя на поле брани два бездыханных тела. Растерзанный старик с багровым лицом и выпученными глазами, скрючившись, лежал в канаве. Из его рта торчал большой кусок хлеба. Было ясно, что бедняга подавился куском, застрявшим в трахее. Вторым героем скорбного пейзажа стал мальчишка лет пятнадцати. Его тело с продавленной грудиной лежало в самом центре побоища. Детское лицо немигающим взглядом смотрело в небо.

Вечером того же дня Анна сидела дома у слабо горящей буржуйки и вспоминала ужасы увиденного. Ей казалось, что мир сошел с ума. Даже во время революции ей не было так страшно, как сейчас. Она вспоминала лица людей у перевернутой машины. Такие бывают только у сумасшедших. Сегодня жизнь показала ей страшный оскал, который теперь невозможно забыть.

Маргарита, чему-то улыбаясь, вошла в комнату и взяла с печки утюг.

– Что он тебе принес? – зашептала сидящая тут же Ольга.

– Серьги, – заговорщически прикрыв рот рукой, шепнула в ответ Маргарита.

– Золотые?

– Да, золотые.

– А взамен чего просил?

– Ничего не хотел. Только вот, попросил погладить брюки, потому что у него нет утюга, – сказала Маргарита и оглянулась на Анну: – Тише! Видишь, как притихла. Прикидывается, что не слушает.

– Покажи сережки! – не отставала Ольга.

– Пойдем. – И девушки, хихикая, вышли из комнаты.

Через некоторое время в комнату с мужскими брюками в руках вбежала Рая.

– Бабушка, смотри!

С этими словами она высунула из ширинки брюк палец, весело и бесстыдно засмеялась.

Анна медленно брела по разбитой улице мимо перекошенных заборов и забитых досками окон. Холодный резкий ветер неприятно бил в лицо. В голове была абсолютная пустота и безмятежность. Она была рада этому состоянию, когда ни о чем не хотелось думать и переживать, и можно было позволить себе бесцельно брести по дороге мимо безликих рядов обветшалых избушек.

Через некоторое время прогулки Анна неожиданно для себя очутилась на рынке, где селяне, в надежде хоть как-то протянуть, продавали или обменивали домашнюю утварь.

– Смотри, смотри! – зашептала одна торговка. – Говорят, загуляли у нее невестки-то. Срамота на все село.

– Бесстыдница. Как только она на людях появляется? А еще учительница, – подхватила вторая.

Под перекрестным огнем осуждающих взглядов женщин Анна, не замедляя шаг, прошла мимо. Прямая и натянутая, как струна, она завернула за угол, вышла к зданию сельсовета.

На маленькой площади собралась огромная толпа. На каменной лестнице казенного дома, окруженный разгневанными людьми, сидел почтальон.

– Ирод ты эдакий. Когда ж ты письма начнешь носить? – говорила женщина в ярко-красном платке.

– Зачем нам эти газеты? Я хочу знать, где мой сын? Живой ли он или мне уже его оплакивать? – подхватил дедок в грязном ватнике.

– Ходишь по селу взад-вперед без толку. Мочи уже нет ожидать незнамо чего.

Толпа зашумела, выкрикивая проклятия в адрес почтальона.

Почтальон, достав из кармана недокуренную папиросу, попытался оправдаться: