Последняя жертва войны (сборник)

Дом Анны теперь представлял собой нечто среднее между военным штабом, гостиницей и концертной площадкой. Здесь проводились собрания с обсуждением новых разведданных, отдыхали офицеры из других подразделений, а вечерами устраивались дикие попойки под аккомпанемент скрипки и пианино. В комнате, где раньше жили Маргарита с Раей, теперь располагался пункт связи с постоянно жужжащей рацией и радистом, вечно отстукивающим какое-нибудь донесение. Важное место в этих вечерах отводилось Маргарите и Ольге, которых теперь полагалось называть Марго и Оллет. Одетые в коротенькие платья и с прическами «а-ля Марлен Дитрих» девушки должны были петь, плясать и всячески развлекать гостей.

В гостиной на всю стену поверх ковра с оленями была развешена подробная карта Евразии, на которой майор собственноручно делал какие-то пометки и рисовал стрелки. Каждый день Анна с горьким сожалением отмечала, что многочисленные стрелки, тянущиеся с запада на восток, становились все длиннее и толще. Добрая их половина уже смертельным клубком опутала Ленинград, другая часть поползла вниз к просторам Каспийского моря, а самая мощная, выделенная жирной черной линией, словно клинок, тянула свое острие к Москве.

На противоположной стене, где когда-то висела фотография Михаила и Якова, теперь был портрет Адольфа Гитлера. Жесткий, пронзительный взгляд фюрера был холоден и требователен. Его ровный пробор и топорщившийся черный квадратик усов над низко опущенными уголками губ добавляли образу бескомпромиссности властного хозяина. Этот портрет резко контрастировал с портретами Сталина, которые видела Анна, где отец народов показывался справедливым мужем с ласковым, отеческим прищуром добрых глаз.

Анна возилась на кухне, готовя ужин майору и лейтенанту. Давно уже ее кухня не благоухала такими аппетитными ароматами. На плите, шипя в раскаленном сливочном масле, румянилась приправленная специями курица, а в чугунном горшочке, испуская приятный аромат укропа, дымилась вареная картошка. Под присмотром автоматчика жареная курица тоже оказывалась в плену. Анна клала на тарелку готовые куски мяса и, с вожделением глядя на еду, протягивала ее немецкому солдату. Рая голодным взглядом смотрела на тарелку, с трудом удерживаясь, чтобы ничего не стащить. Немец, увидев голодные глаза Анны и Раи, мизинцем столкнул кусочек курицы с тарелки на пол. С гнусной улыбкой он и ушел. Маленькая Рая побежала было к упавшему на пол куску мяса, но черная овчарка ее опередила и, схватив кусок, легла к ногам майора. Темные собачьи уши улавливали каждый шорох половицы, прислушиваясь к пробегающим мышам. Хруст куриных костей и капающая на пол слюна приводили Анну в отчаяние, а Рая, усевшись у угла печи, стала разговаривать с маленькой соломенной куколкой: «Скоро придет мама и принесет нам вкусной курицы, и мы ее тоже будем есть. А злым собакам не дадим. Все сами слопаем…» Обняв куклу, Рая положила ее на скамью и отвела к окошку маленькие черные глазки.

Один из солдат взял Анну за руку и повел к майору. Горячо любимые жены сыновей сидели на коленях у офицеров и мило улыбались на скабрезные шуточки мужчин. Платой за жизнь становилась покорность, а если хотелось лучшей жизни, то покорность должна была приниматься в охотку. Анна опустила глаза, чтобы не видеть происходящего. Ей было стыдно и больно видеть двух шлюх, по какой-то нелепой случайности оказавшихся женами ее сыновей. На столе царил беспорядок из фруктов, бокалов с шампанским и окурков сигарет. Под старательный аккомпанемент скрипки немецкий пианист исполнял «К Элизе» Людвига Бетховена. Нежная, по сути, музыка тяжелым металлом била по ушам Анны, заставляя ненавидеть ни в чем не повинный музыкальный инструмент, на котором когда-то разучивали гаммы ее дети. Одно радовало в этой мелодии: клавиши по-прежнему звучали правильно. В углу комнаты перед мольбертом стоял однорукий художник и, прикусив губу, рисовал портрет майора.

– Если мой портрет мне не понравится, я тебя пристрелю, – пьяным, заплетающимся языком произнес по-немецки Клаус, обращаясь куда-то в сторону.

Художник, не понимающий ни слова, звериным чутьем понял, что это угроза, адресованная ему, и сильнее прикусил губу.

К столу подошла Анна.

– Скажи этому бестолковому скрипачу, что он неправильно играет. Пусть сыграет что-нибудь из Моцарта, – потребовал майор хриплым голосом.

Скрипач, услышав имя «Моцарт», сразу начал играть «Маленькую ночную серенаду», которая у него лучше всего получалась. Недаром произведение написано специально для смычковых инструментов. Мелодия закружилась свежим бризом, создавая ощущение легкости и непринужденности.

Майор, услышав первые аккорды мелодии, закрыл глаза и в пьяной улыбке стал размахивать пистолетом в сторону скрипача, словно дирижерской палочкой.

Погрузившись в состояние пьяной безмятежности, майор решил пооткровенничать: