Последняя жертва войны (сборник)

Вволю напарившегося в баньке Виктора сержант конвоировал к дому Анны. Виктора по-прежнему душила злоба, но не такая яростная, как прежде. Теплый пар и горячая вода очистили не только его тело, но и душу от скверны, и тягостные мысли о ненависти и мести практически совсем оставили его. Было ясно, что это Маргарита шепнула майору словечко за Виктора, и теперь к его ревности и злобе примешивалась толика благодарности. Но даже она, как думал Виктор, не могла полностью погасить обиду за предательство. Он видел в ее заступничестве лишь жалкую подачку улетевшей к другому хозяину жар-птицы.

В доме Анны опять гремела музыка. Черное пианино изрыгало мелодию песни Лале Андерсен «Lili Marleen», которая под нестройный хор пьяных мужских глоток и тяжелый топот пляшущих ног теряла свой первоначальный романтический смысл, превращаясь в очередной фашистский марш. Анна, скрючившись, сидела с закрытыми глазами в уголочке, куда ее насильно усадил майор. Она все сильнее сжималась и прятала голову в плечи, точно слизень, который некогда был улиткой и по привычке пытался спрятаться в свой прочный домик. Смотреть на то, как фашистские солдаты выплясывают под ручку с ее пьяными невестками, не было никаких сил. Анна заткнула бы и уши, но эти движения моментально пресекал стоящий поблизости сержант. Бедная женщина не знала, куда деваться от гнева и стыда. Она всеми фибрами души ненавидела фюрера, глядевшего на нее тяжелым и грозным взглядом оттуда, куда привыкла она обращать любящий взор.

Чем больше Анна узнавала о фашизме, тем меньше видела в фюрере человека.

Глядя на его портрет, Анна, по примеру своих учеников, раскрашивавших портреты писателей в учебнике литературы, мысленно пририсовала Гитлеру рожки и щетинистую бородку, что вкупе с надменным взглядом сделало его похожим на упрямого козла.

Когда Виктор подошел к калитке, он увидел майора, который навалившись на Маргариту и шатаясь на неверных ногах, стоял на крыльце. Мутный взгляд Клауса бесцельно блуждал по опускающимся сумеркам. Белая рубашка немецкого офицера была заляпана томатным соусом, а к краю кителя присох кусочек тушенки. С трудом сфокусировав взгляд на подошедшем под конвоем Викторе, майор заставил себя приосаниться.

– Господин майор, – выпалил сержант, – ваш приказ был выполнен.

– Марго, siehe[11], это же твой verwandte[12], – после небольшой паузы сказал майор, – Сержант, дайте ему большой кусок мыла и проводите в баню. Пусть купается сколько хочет.

– Но ведь он… – начала было говорить Маргарита, но не успела.

Майор, взяв Маргариту за локоть и что-то шепча ей в ухо, потянул девушку в дом.

Сержант в замешательстве потоптался у крыльца, даже заглянул в дом, но, не получив другого вразумительного приказа, спустился к Виктору и, ткнув ему автоматом в нос, показал в сторону бани.

– Знаешь, какой я сильный! – спустя некоторое время, расходился перед Маргаритой майор в упоре лежа и начиная отжиматься на кулаках.

При этом его огромный живот лежал на полу, и со стороны казалось, что человек, лежа на большом мешке, пытается через него перекатиться.

– Где этот скрипач? Приведите сюда, пусть играет, – кряхтя и задыхаясь, натужно пыхтя, выдавил Клаус.

Тут же, услышав уже знакомое слово «Geiger»[13], словно из-под земли рядом с майором вырос человек со скрипкой и стал играть «Каприз №24» Паганини.

– Однажды я играл в карты с самим фюрером. Держали пари на сорок одну розу, – подняв раскрасневшуюся, сплошь покрывшуюся капельками пота, физиономию сказал майор. – Ну я, конечно, проиграл. Ведь живая собака всегда лучше мертвого льва.

Майор потянулся было за своим блокнотом, но наигранный смех окружающих напомнил ему, что авторство фразы принадлежит не ему, и он обратил взор на Анну – единственного равнодушного к его шутке человека в комнате, где смеялись все, даже ни слова не понявшие девушки со скрипачом. Анна по-прежнему сидела в уголке с отсутствующим видом.

Майор тяжело поднялся и прогремел:

– А почему вы не смеетесь?

– Ну, доложу вам, господин майор! – сказала она укоризненно по-немецки, – я здесь не вижу ничего смешного.

Дерзкая речь заставила всех замолчать в тревожном ожидании. Лишь девушки и скрипач продолжали глупо хихикать, но вскоре почуяли неладное и уставились на Анну, ожидая объяснений.

Повисла тяжелая пауза.

– Значит, здесь нет ничего смешного? Значит, все они идиоты? – строго спросил майор, указывая на солдат. – Лейтенант, запишите эту женщину в список к нынешнему расстрелу.

– Господин майор, она и так в списке, еврейка.

– Что? Тоже еврейка? – удивился Клаус и, немного подумав, обратился к Анне: – Вот что. Залезайте на этот стул и произнесите тост в честь нашего любимого фюрера. Громко и торжественно. Лейтенант, придвиньте тот стул к стенке, чтобы всем было видно.

Все замерли в ожидании, когда лейтенант придвинул стул и вручил женщине бокал шампанского. Анна, помолчав какое-то время, согласилась:

– Хорошо, я это сделаю. Но позволю себе поставить условие: вы и все ваши солдаты должны представить одну вещь.

Усевшийся на диван майор засмеялся: