Последняя жертва войны (сборник)

– Мы? Должны представить? И что же это за вещь, скажите на милость?

– С вашего позволения, когда я поднимусь на этот стул и буду говорить тост, представьте, что я – ваша мать. Что она так же стоит на стуле перед русскими солдатами и говорит речь во славу великого Советского Союза.

В комнате повисла тишина. Потное лицо Клауса тронулось мелкой дрожью, а рука заерзала на боку, нащупывая именной парабеллум. Пистолета на месте не оказалось.

– Где мое оружие? Всех расстреляю! Собственными руками! – Клаус перешел на визжащий фальцет.

Солдаты бросились на пол и, ползая на четвереньках, стали искать пистолет. Пока нашли пропажу (оружие мирно лежало за диваном, завернутое в женский бюстгальтер), гнев майора приутих, и теперь Клаус искал более изощренной мести. Его мечущийся взгляд остановился на фруктах, лежащих в вазе.

– Лейтенант, поставьте эту женщину на стул и положите ей на голову вон то яблоко, – майор дулом указал на вазу с фруктами. – Сейчас я проверю свою меткость. Если вам повезет, то пуля попадет в яблоко, а если нет, то одной еврейкой на этой земле станет меньше.

Майор прицелился, держа в нетвердой руке тяжелый пистолет. Его лицо вновь исказила злорадная улыбка. Анна закрыла глаза и в последний раз подумала о сыновьях, с которыми ей так и не суждено было снова встретиться. Настенные часы мучительно долго отсчитывали последние секунды ее жизни. Со двора послышался звук открывающейся калитки – это привели Виктора. «Это, наверное, последнее, что я слышу, – подумала Анна, но тут же исправилась: – Хотя последним все-таки будет выстрел».

И он прозвучал.

Пуля парабеллума девятого калибра, вылетев из дула, просвистела над головой Анны и, не задев яблока, попала точно в правый глаз изображенного Адольфа Гитлера.

Все посмотрели на портрет. Со стены на присутствующих, дымя правым глазом, пялился одноглазый фюрер. Во втором уцелевшем глазу отчетливо читался немой вопрос: «Кто посмел?».

Послышался звук падающего на пол грузного тела: майор, потеряв сознание, медленно сползал с дивана на пол. И все отчетливей на плечах лейтенанта вырисовывались нашивки гауптштурмфюрера СС.

– Позовите сюда фельдшера и смените портрет, – не очень громко крикнул долговязый лейтенант.

По дому забегали люди, и зазвучали короткие приказы на немецком языке. Кто-то принес воду и валерьянку. Когда привели Виктора, майор лежал на диване бледный и еле живой. Из чуть приоткрытого рта вывалился мясистый язык. Белобрысый лейтенант стоял у изголовья дивана и, мечтательно смотря куда-то вдаль, преспокойно курил. Казалось, что он вообще не проявлял никакого беспокойства по поводу происходящего.

Виктор наклонился над майором и прислушался к биению сердца. Затем выпрямился и с плохо скрываемым удовольствием два раза ударил майора по лицу, приводя его в чувство. После этой малоприятной для немецкого офицера процедуры Клаус чуть разлепил веки и посмотрел на склонившегося над ним фельдшера.

– Ты есть verwandte Марго. Сержант, дайте ему большой кусок мыла и проводите в баню. Пусть купается сколько хочет, – промычал майор и, закрыв глаза, громко захрапел.

На улице уже совсем стемнело, когда сержант, закинув автомат на плечо и насвистывая какую-то незатейливую песенку, вел Виктора в баню. Желания в очередной раз мыться у Виктора не было совсем, и он, опустив плечи, еле плелся по знакомой дороге к опостылевшей баньке.

Вдруг из глубин фельдшерской души с новой силой поднялась глухая, клокочущая в своем бессилии злоба. Свинцовой плитой навалилась обида, щедро сдобренная ревностью и жалостью к себе. Он был бессилен против этой обжигающей холодом ненависти, которая, поднимаясь изнутри, попеременно отключала все механизмы самосохранения. Эта была ответная реакция на попранную любовь. Виктор любил Маргариту. Простая мысль раскаленным добела железом выжигала фельдшеру все нутро. Как это могло случиться, что развязная девка, сельская шлюшка, для развлечений и удовольствия выбранная им когда-то за пышные формы, как выбирается по экстерьеру кобыла под седло, могла завладеть его сердцем, Виктор не понимал. Но прямо сейчас его любимая ублажала других мужчин, вражеских захватчиков страны и родного селения, а его вели в баню, словно шелудивого пса на привязи. Эти мысли совсем истерзали Виктора. Унижение и жалость к себе, словно река в половодье, разлились по сознанию, окропив крохотный росточек гордости. Она встрепенулась, расправила еще слабые веточки и потянулась вверх, вытаскивая на белый свет разбуженное чувство собственного достоинства. Под его напором Виктора захлестнул священный гнев, обжигающий слепой яростью.