Последние часы в Париже

Откинув одеяло, она поднимается с дивана и в темноте, на ощупь, пробирается вдоль стены, нашаривая выключатель. Как только комната заливается светом, она открывает свой чемодан, и руки жадно зарываются в его нутро, вытаскивая большой бумажный пакет. Из него она вытряхивает на постель тонкие голубые конверты, затем проверяет почтовые штемпели и раскладывает письма в хронологическом порядке. Первое датировано 14 мая 1945 года, всего через месяц после ее рождения, спустя шесть дней после капитуляции немцев. А последнее отправлено 15 января 1948 года. Почти три года писем. В общей сложности сто одно. Каждое письмо представляет собой один лист очень тонкой бумаги, сложенный и запечатанный как конверт, максимально легкий для авиапочты. Нет, ничего у нее не выйдет: она не сможет вскрыть конверт и снова его заклеить, не порвав бумагу. Жозефина собирает письма и засовывает их обратно в пакет.

Когда утром Жозефина просыпается, Изабель, уже с чашечкой кофе, сидит в кресле. Она встает и целует Жозефину.

– Кофе?

Жозефина сладко потягивается и зевает.

– Да, пожалуй. – Она следует за Изабель на кухню.

– Сегодня я думала сводить тебя в Тюильри. Мы можем прогуляться по садам до Лувра. – Изабель наливает ей кофе. – Хочешь увидеть «Мону Лизу»?

– «Мону Лизу»? – Меньше всего Жозефину теперь волновала «Мона Лиза». – Если честно, у меня нет настроения осматривать достопримечательности. Я бы хотела вернуться домой и отдать письма маме. – Жозефине нужно знать, что в них.

– Но ты почти не видела Парижа! – Изабель выглядит разочарованной. – Ты не можешь так скоро уехать обратно. Эти письма ждали столько лет. Еще день-два вполне могут подождать. Твоя мама все равно не вернется раньше субботы.

– Мне нужно разобраться в этом до конца. – Жозефине неприятно разочаровывать тетушку, но она не перестает думать о том, что таится в этих письмах; с другой стороны, она не сможет открыть их до выходных. – Мой дед совсем больной на голову, да? И жестокий. Он же разлучил их.

– Он страдал. И был зол. Нельзя забывать, через какой ад он прошел. Три года в концлагере. Это, конечно, здорово его подкосило. – Она поворачивается к плите и наливает подогретое молоко в кофе для Жозефины. Жозефина забирает у нее чашку, и они возвращаются в гостиную, где садятся в кресла, поджимая под себя ноги. Образ деда оживает в сознании Жозефины: его большие расфокусированные глаза, хмурые брови, смятение, крики. Так бессовестно лгать, выдавать живую дочь за мертвую. Как он мог пойти на это?

– Пожалуйста, не возвращайся пока домой, Жозефина. Побудь здесь, наслаждайся Парижем вместо того, чтобы переживать о том, что произошло когда-то. Все это в прошлом. – Изабель смотрит на Жозефину с жалостью. – Я знаю, ты хочешь узнать о своем отце, но у тебя будет достаточно времени для этого.

– Мне нужно знать, жив он или нет.

– Прости за резкость, но уже слишком поздно, тебе так не кажется? Его не было рядом, когда ты росла.

– Нет! Еще не поздно. – Непрошеные слезы наполняют глаза. Похоже, никто не понимает, что у нее на душе.

– Прости. – Изабель ставит свою чашку на приставной столик, забирает чашку и у Жозефины, ставит туда же, затем крепко обнимает Жозефину за плечи. – Я такая бесчувственная. Конечно, это перевернуло все с ног на голову. Если ты хочешь вернуться домой, мы найдем тебе удобный поезд. Париж может подождать.

– Спасибо, – бормочет Жозефина, приходя в себя и вытирая слезы. Она отстраняется от Изабель. – Я могла бы уехать в пятницу.

Изабель улыбается и целует ее в щеку.

– Да, так-то лучше. Не пори горячку.

– Никто почему-то не рассказывает о том, что произошло. Тогда, во время войны. – Жозефина все еще хочет поговорить об этом; она едва может себе представить, каково пришлось людям, как повлияла на них эта трагедия.

Изабель вздыхает, как будто это не тот разговор, который хотелось бы продолжать.

– Было слишком много всего, что мы хотели забыть. И наступила новая эра. У нас теперь столько свободы! Ты и вообразить себе не можешь, что за времена мы переживали. – Она понижает голос. – Мы были низведены до уровня граждан второго сорта. Даже хуже. Нас лишили всяких прав. Мы были вечно голодны, но хуже всего был страх. Нас могли арестовать ни за что или просто по подозрению. Хорошо еще, что наша семья не еврейская. – Она делает паузу. – Ты когда-нибудь спрашивала свою мать, чем она занималась во время войны?

– Кроме того, что спала с врагом?

– Я так понимаю, вы не говорили об этом?

– Она всегда избегала таких разговоров.

– Тебе следовало бы спросить ее. Сделай это, когда вернешься.

Глава 53

Бретань, июнь 1963 года

Элиз

Я резко просыпаюсь. Меня изводит один и тот же сон – я нигде не могу найти Жозефину. Я бегаю среди скал, отчаянно разыскивая ее, но всякий раз, когда думаю, что нашла, передо мной оказывается лишь темная пустота. Я выкрикиваю ее имя, но его уносит ветром. Этот крик возвращает меня в реальный мир, и я просыпаюсь с ее именем, умирающим на моих губах.