Последние часы в Париже

– Сто одно. Я разложу по порядку. – Она ловко перебирает их на столе, какие-то откладывает на пол, чтобы потом вернуть на место. Стук сердца отдается в ушах, заглушая все звуки, но ее медленные размеренные движения успокаивают меня, и я ловлю себя на том, что начинаю дышать ровнее.

– Это первое. – Жозефина показывает мне конверт. – От 14 мая 1945 года.

– Всего через месяц после твоего рождения, – бормочу я.

Она пристально наблюдает за мной.

– Это расскажет нам, куда его занесло, что случилось с ним после войны.

Я киваю, забирая у нее конверт, и кручу его в руке. Он плотно запечатан, и мне приходится оторвать уголок, чтобы просунуть палец и открыть письмо. Мои глаза пробегают по листку, страстно желая узнать правду. Куда он делся?

Лиз, любовь моя,

Я не могу продвинуться дальше первой строчки. Закрывая глаза, я слышу его голос, шепчущий мне на ухо: Лиз. Мое тело обмякает, как будто из него вынули сердцевину.

– Что там, мама? – прорывается голос Жозефины. Я поднимаю на нее глаза и снова возвращаюсь к письму. Меня неудержимо тянет к его словам, но в то же время я их боюсь, зная, что они разобьют мне сердце. Я начинаю читать, сначала про себя, потом вслух Жозефине.

Война окончена! Пришел мир, и я собираюсь обратно к тебе. Я в Англии. В плену, но цел и невредим. Ma chérie[106], скажи мне, что с тобой все в порядке. Пожалуйста, скажи мне, что они не причинили тебе вреда.

Инстинктивно я хватаюсь за голову. Слава богу, он не знал, что они сделали со мной. Я продолжаю читать.

Я в лагере для военнопленных с сентября прошлого года, но скоро меня должны освободить, и я первым же пароходом вернусь во Францию. К тебе.

Он что же, и вправду вернулся за мной? Слезинка сбегает из уголка глаза и скатывается ко рту. Я вытираю ее пальцем. Мне следовало дождаться его в Париже. Горькие слезы сожаления и потери бесшумно стекают по моим щекам и падают на тонкую бумагу, размазывая черные чернила. Вглядываясь в размытые строки, я читаю дальше.

Все мои мысли только о тебе. Ты стоишь за всем, что я делаю. Я мечтаю о том, как снова найду тебя, как мы сможем свободно любить друг друга. Это то, что дает мне силы и заставляет жить.

– Но где он сейчас? – Жозефине нужны факты. Она хочет знать, жив ли ее отец. Она протягивает мне еще один конверт. – Прочти, мама. Это последнее письмо.

Я раскрываю его.

Часть четвертая. 1944

Глава 55

Париж, 17 августа 1944 года

Себастьян

Мужчины крепко скрутили Себастьяна, выволакивая его из квартиры Элиз. Ради нее он не издал ни звука, когда его пинали по почкам и били по лицу тугими кулаками. Он молча принимал боль, пока его тащили дальше, в тихий переулок. Они собирались расстрелять его по-тихому, без свидетелей. Он закрыл глаза, когда его швырнули на землю, и только молился: «Прошу тебя, Боже, сохрани Элиз». Удар по голове последовал быстро. Он почувствовал, что проваливается в небытие.

Очнулся он на твердом бетонном полу. Он не знал, как долго там пролежал, но казалось, что прошло очень много времени. В ребрах пульсировала боль, опухшие веки были плотно закрыты. Он не стал утруждать себя попытками их разлепить. Руки были связаны за спиной, щиколотки сведены вместе и стянуты веревкой.

Лежа на боку, он согнул ноги, подтягивая колени к груди. Холод пробежал по ноющим костям, и его охватила неудержимая дрожь. Металлический привкус крови вызвал у него рвотный рефлекс. Дверь распахнулась со щелчком. Или захлопнулась? Он услышал приближающиеся шаги и приготовился к еще одному удару по голове, но вместо этого к его губам поднесли что-то прохладное. Вода тонкой струйкой полилась ему в рот, и он попытался глотать, но распухшее горло не позволяло. Он захлебывался и задыхался. Чьи-то руки приподняли его. Ему удалось сглотнуть, и немного прохладной воды стекло по задней стенке горла. Он попробовал открыть глаз, чтобы увидеть, кто рядом с ним, но смог разглядеть лишь пятно темных волос; все остальное было нечетким, размытым. Руки опустили его голову обратно на твердый пол, и он почувствовал, что опять погружается в забытье.

Когда он снова пришел в себя, рядом никого не оказалось. Его плечи окаменели, и он пошевелил запястьями, пытаясь ослабить веревку, но от его усилий узлы затягивались все туже.

Внезапно распахнувшаяся дверь ударила его по лицу. Он услышал мужской смех. Затем хлынул свет, обжигая глаза. Сильные руки подняли его с пола. Острая боль пробежалась вдоль ребер, а голову как будто раскроили топором.