Последние часы в Париже

Конечно, я в ужасе от того, что теряю ее. Этот глубоко укоренившийся страх живет во мне еще с ее младенчества, ведь мне приходилось оставлять ее каждую неделю. Она с юных лет училась жить без меня. И, наверное, преуспела в этом. Я бы хотела, чтобы она сильнее нуждалась во мне. Она для меня – все; она – весь мой мир.

Чайки громко кричат, и я знаю, что больше не усну, поэтому выскальзываю из постели и спускаюсь на кухню. Мсье Бофор уже суетится с завтраком, поджаривает себе гренки.

– Суббота, – объявляет он, как будто я не в курсе. – Могу подбросить тебя на станцию в двенадцать.

Когда я добираюсь до Ланьона, Суазик поджидает меня на своем обычном месте возле станции. Я открываю дверцу машины и забираюсь на пассажирское сиденье.

– Элиз, – говорит она, прежде чем завести мотор. Холодный ужас охватывает меня, когда я слышу, каким тяжелым тоном она произносит мое имя. – Кое-что произошло на этой неделе.

– Что? – Тревога нарастает.

– Жозефина нашла свое свидетельство о рождении.

– Что? – Ужас комом оседает внизу живота. – Как? – О боже, как я могла быть такой глупой, не предвидеть, что это случится!

– Она задалась целью найти и нашла. Тебе следовало спрятать его получше.

– Она увидела имя своего отца. – Волны вины и страха захлестывают меня, когда я представляю себе ее потрясение. – С ней все в порядке? Что она сказала?

– Она расстроена.

– И, должно быть, ненавидит меня! – Какой же я была идиоткой, так долго скрывая правду!

– Я сказала, что ты собиралась поговорить с ней. – Она замолкает, держит руку на замке зажигания, но не заводит двигатель. – Это еще не все, Элиз. Она уехала в Париж. Повидаться с Изабель. Но уже вернулась.

Париж? Уже вернулась? Как все это могло произойти за пять дней? – И ты отпустила ее в Париж? – Звучит как обвинение, и так оно и есть.

– Я не смогла остановить ее. Ты же знаешь, какая она.

– Мне следовало рассказать ей давным-давно. – Я до боли прикусываю нижнюю губу. – Не надо было тебя слушать.

– Это было невозможно. – Суазик качает головой, как будто пытаясь убедить саму себя. – Мы поступили правильно. Тебя бы подвергли остракизму, да и Жозефине досталось бы – посмотри, как они обошлись с тем бедным ребенком, Альбертом; даже учителя игнорировали его или наказывали ни за что. Позор был бы невыносим.

Вот оно, опять это слово, источник всех моих бед. La honte. Позор, который преследовал меня от самого Парижа. Вынуждал лгать собственной дочери, отказывая ей в праве знать своего отца. Я ненавижу себя за то, что поддалась этому чувству, позволила ему управлять моей жизнью.

– И в чем был бы смысл? – продолжает Суазик. – Он ведь так и не вернулся. Тебе пришлось справляться со всем этим в одиночку.

– Он в этом не виноват!

– Ему следовало быть более осторожным. И позаботиться о тебе, прежде чем допускать близость.

– Нет! Это мне следовало позаботиться о нем. Я во всем виновата. – Я сама все испортила и теперь рискую потерять дочь.

Суазик устремляет на меня долгий взгляд.

– Ты должна простить себя, Элиз.

– Что? – Как она может говорить со мной о прощении? – Поехали, – настаиваю я. – Мне нужно ее увидеть. – Мне до боли хочется обнять Жозефину, прижать ее к своей груди.

Суазик заводит мотор и трогается с места. Мои руки, сцепленные на коленях, поглядывают на меня белыми костяшками. Мне не терпится увидеть Жозефину, но Суазик ведет машину так медленно, будто не хочет возвращаться домой. Напряженная тишина заполняет небольшое пространство между нами, и комок страха разрастается в животе.

– Есть что-то еще, что ты хочешь мне сказать, Суазик? – спрашиваю я.

– Жозефина встретилась со своим дедом.

– Quoi! Какого черта? – Я живо представляю себе отца, выкрикивающего ей в лицо всякие непристойности. Изабель тоже хороша! Додумалась тащить дочь туда!

– Она сама захотела познакомиться с ним. – Суазик искоса смотрит на меня. – Остальное пусть Жозефина тебе расскажет.

– Расскажет что? Что случилось?

Суазик снова переводит взгляд на дорогу и решительно смотрит прямо перед собой.

– Давай подождем до дома.

– Пожалуйста, просто скажи мне.

– Bien, может, лучше подготовить тебя заранее.

От ее слов у меня по спине пробегает дрожь.

– Подготовить к чему?

– Жозефина обнаружила письма.

– Какие еще письма?

Суазик глубоко вздыхает, переключая передачу перед следующим поворотом.

– Письма от… ее отца. К тебе.

– Себастьяна? О чем ты говоришь? Никаких писем не было. Он никогда не писал мне.

– Писал, – произносит она бесстрастно, не отрывая взгляда от дороги.

Сердце бешено колотится, слова комом застревают в горле, душат меня.

– Он писал тебе, но твой отец перехватывал эти письма первым и никому не показывал. Он их спрятал.

– Но я думала, что Себастьян погиб! – пронзительно кричу я, задыхаясь. – Останови машину! – Я хочу выпрыгнуть. Хочу бежать.

– Успокойся. Сейчас съеду на обочину.

Я впадаю в оцепенение, пока она ищет подходящее место, чтобы припарковаться. Наконец она сворачивает на небольшую дорожку, ведущую к ферме. Как только машина останавливается, я распахиваю дверь и выбегаю, хватая ртом воздух.