Последний день

Такое питье должно быть поставлено на твой стол, ибо меня мучит страшная жажда.

Ни голода, ни жажды я не испытывал до сего дня, до этого рассвета, до этого самого утра. Все мое бытие ныне бьется в голоде и жажде, и я не чувствую теперь ничего другого.

О господин тризны!

Направь меня к еде, что насытит раз и навсегда!

Направь меня к источнику, что навеки утолит душащую жажду!

Ибо на твоем пиру насытится всякий, кто знает, что и как есть!

Ибо на твоем пиру напьется каждый, кто знает, что и как пить!»

Час шестой

Новое утро!

Хотя нет, неверно. Какое утро, какой час, какая минута или секунда не блещет новизной?.. Черт бы побрал притупившиеся чувства! Именно они привыкают к вещам, которые происходят изо дня в день, из года в год; именно они и внушают нам мысли, что ничего в этом мире не происходит и не изменяется. На самом же деле и вещи, и чувства, ими возбуждаемые, меняются каждое мгновение.

Всякое утро я встаю с кровати и совершаю телодвижения, которым нет числа, они похожи друг на друга и вместе с тем не могут повториться даже в двух следующих друг за другом сутках. При этом я чувствую, что все эти похожие и непохожие движения совершает один и тот же субъект – я сам. Бешеная юла движения окружает меня со всех сторон, и эта злая игрушка вертится по своим правилам, согласно своей системе. Значит ли это, что только порядок и система остаются неизменными в невероятно изменчивом мире? Значит ли это, что мое самоощущение – всего лишь часть мирового порядка?

Я – в системе, система – во мне. Насколько же я велик!.. Но, с другой стороны, система знает меня и движет мною, а я, в отличие от нее, остаюсь ведомым невеждой. Да и как я могу ее познать?..

Что-то внутри меня терпеливо повторяет: «Ты сможешь познать существующий порядок, ты уже движешься по этому пути, иначе и не смог бы нащупать этот порядок в себе, не захотел бы его воочию увидеть». Да, я должен его познать, только тогда смогу достичь совершенства, навсегда простившись с рабством превратностей и зыбких забот.

Да, я снова спрошу себя: откуда взялся этот порядок? Кто его установил? К какой цели он ведет? Что это за цель? Смогу ли я, познав эту цель, погасить страсть к познанию и обрести свободу, убивающую смерть, гасящую страхи, заботы, амбиции и желания? Смогу ли я увидеть вечность по ту сторону времени и пространства, добра и зла?..

Остановись, остановись, Муса ал-ʻАскари! Не обольщайся своей докторской степенью по философии! Твоя мысль ступила на неровную пустынную землю, полную кустарников и скал, кишащую змеями и драконами, таящую в себе опасные расселины и кровожадные пески. Не забывай и о том, что твоя мысль – все еще беспомощный младенец, неоперившийся птенец, никогда доселе не вылетавший из гнезда.

Потерпи, господин ал-ʻАскари, потерпи. Послушай лучше очередное новое утро. О чем же оно говорит? Оно смеется над тобой, как смеется океан над рыбкой, что задумала его поглотить. Думаешь, твое ухо услышит все речи этого утра? Ты уверен, что твоя мысль угонится за всеми его чудесами? Ты настолько самонадеян, что попытаешься послать свое воображение вслед за всеми существами, что впервые или, напротив, в последний раз, пробудились вместе с этим солнцем? Миллиарды трав, цветов, насекомых, рептилий, птиц, домашних животных и людей пробились сегодня из темноты земли, яиц и утроб к свету утра; другие миллиарды животных и существ, наоборот, сошли во тьму могил. Это – первое и последнее утро для целых легионов вещей.

Никто толком не знает, сколько людей и не-людей это утро застало в заботах о пропитании, став последним их утром. Они толпятся, стараются, бегут, смеются, плачут и причитают, но не знают о том, что за углом их уже поджидает конец. Смерть готова встретить тех самых людей, что впиваются в жизнь, словно голодные младенцы – в груди матерей… Только вот все это никоим образом не относится к тебе, бедняга! Ты – единственный житель земного шара, который получил весточку о последнем своем утре. Каков же теперь смысл твоих стремлений, мыслей, страстей и желаний?

Этот петух, голосящий что есть мочи, намного удачливее тебя, несчастный! Он упивается своим криком, своей глоткой, своим красным гребнем, своими разноцветными райскими перьями и, конечно же, своей безграничной властью над курицами двора. Он не знает, что спустя час-полтора его великолепная глотка будет перерезана туповатым хозяйским ножом. Если бы знал, то уж наверняка не пел бы.