Последний день

– Знаешь ли ты что-либо об Атилле, Чингисхане, Александре Македонском, Юлии Цезаре, Тарике ибн Зийаде, Наполеоне, Гитлере, Муссолини, Сталине, Черчилле, Эйзенхауэре, Лумумбе, Чомбе, Сукарно, Гагарине, Суванне Фуме, Франко, Салазаре?

– Нет, папа, нет.

– А о мегатоннах, долларах, световых годах и солнечных системах?

– Нет.

– Слышал ли ты, сынок, о Гомере, Софокле, Фидии, Боттичелли, Микеланджело, Рафаэле, да Винчи, Рембрандте, Моцарте, Вагнере, Шуберте, Чайковском, Шекспире, Гете, Ницше, Толстом или Достоевском?

– Нет, не слышал.

– И ты, конечно же, не ничего слышал об электронах, протонах, нейтронах, уране, плутонии или шизофрении?

– Ни о чем из этого я и слыхом не слыхивал.

– Все, о чем я упомянул, – лишь маленькая капля в море тех вещей и явлений, о которых ты ничего не знаешь. Не знаешь и вместе с тем, ослепленный Не-Именуемым, ищешь какого-то там «освобождения» от них. Я уже не говорю о том, что ты считаешь этого чужака отцом, или даже больше, чем отцом. Он тебя обманывает, сынок…

– Мой отец никогда никого не обманет!

– Хотел бы я в это верить. Но… Будь осторожен, сын, будь осторожен!

Однако все строгие предостережения невидимо для Хишама разбивались о насмешку моего внутреннего голоса, говорившего:

– Может, господин доктор, стоит обратиться с этой пламенной речью к самому себе? Кто тебе сказал, что обещанное твоему сыну «освобождение» не чуждо всем упомянутым – и неупомянутым – тобою явлениям цивилизации? Кто тебя убедил в том, что все эти атрибуты цивилизации не висят кандалами и веригами на твоем теле, на твоем разуме и сердце? Будь все иначе, ты не мучился бы сейчас из-за такого пустяка, как Последний день. Многие, многие освободились, не узнав и доли того, что знаешь ты…

Час пятнадцатый

На этом месте наш с Хишамом разговор прервала ʼУмм Зайдан, вошедшая в комнату, чтобы доложить о прибытии Фархата с «очень опасным и секретным поручением» от его отца.

Вот уж поистине неприятное известие! Отец Фархата – добрый селянин, которому я поручил следить за горным садом, купленным мною два года назад и с тех пор исправно служившим нашей семье летней дачей. Руʼйа больше других радовалась новому приобретению: всего в часе езды отсюда нас ждал свежий воздух, чистейшая горная вода, вкуснейшие фрукты и великолепный вид. ʼАбу Фархат ухаживал за этим садом так, как иные не ухаживают и за собственными детьми; этот образцовый крестьянин, его ум, находчивость и такт никогда не доставляли мне и малейших неудобств. Так зачем его сын приехал с «тайным поручением»? Неужто он рассорился с нашими соседями? Этого просто не может быть: ʼАбу Фархат обладает удивительной способностью расправляться со всевозможными проблемами еще до их возникновения. Может, материальные сложности, нужда?..

Фархат – первенец своего отца, самый смекалистый из троих его сыновей. Он невероятно красив, умен и уверен в себе. Увидев меня, он, как всегда, первый поздоровался и мягко пробасил:

– Отец шлет Вам привет и просит сейчас же приехать к нему. Без сопровождающих.

– Надеюсь, все вы живы-здоровы?

– Слава Богу, да.

– Отец не сказал тебе, что именно от меня требуется?

– Нет. Он только просил передать Вам, что дело достаточно серьезное и что оно касается одного Вас.

Мы быстро сели в автомобиль и направились к горному саду. Как жаль! Я так хотел взять с собой Хишама! Бедняга сидел дома с тех самых пор, как мать бросила его наедине с мыслями. Однако, хоть я и не понимал странного наказа ʼАбу Фархата, я должен был его исполнить. Это крестьянин не из тех, кто без нужды приукрашивает мелкие, не стоящие внимания происшествия, похоже, он вызвал меня по действительно серьезному поводу. Но по какому именно?..

Господи, насколько же щедра природа, пускай иногда она и кажется человеку высохшей, безжизненной и угрюмой, словно некая пустыня или выжженная солнцем равнина! Но сейчас прямо на вершинах ее гор покоится само высокое небо с точеными арабесками света и тени… Горные ущелья и склоны не менее драгоценны, чем самые высокие и гордые скалы земли: в них постоянно играют искуснейшие музыканты ветра и дождя, на них переливаются зеленые деревья и красные, желтые, синие, алые и лиловые бутоны; о них разбиваются – и от них исходят – реки и ручьи, водопады и ревущие сели, взлетают целые косяки и стаи небесных птиц… Каких глаз хватит, чтобы все это объять? Каких ушей хватит, чтобы все это воспринять? Каких носов хватит, чтобы все это уловить?.. Наверное, никаких. Однако ж сегодня, сидя за рулем автомобиля, я смотрел, слушал и вдыхал чем-то большим, чем глаза, уши и нос, иначе откуда же взялось ощущение беспечной, детской беспредельности, бездонной радости?.. Я чувствовал, что мое естество простирается всюду – даже далеко за пределами скупого горизонта. Я уже не тот Муса ал-ʻАскари, что, будучи обманутым мужем и отцом мальчика-инвалида, исправно нес чепуху с университетской кафедры, а теперь прощается с Последним своим днем. Нет, я не он.