Последний довод королей

— Хорошо. Хорошо. Проследите, чтобы всё было выполнено. — Отвернувшись от дымящегося города в сторону длинной лестницы, ему пришлось стереть слезу из-под глаза. Дым, разумеется. Всего лишь дым.

Королева Тереза сидела одна на фоне окна их огромной спальни.

Графиня Шалер всё ещё ошивалась где-то во дворце, но, видимо, научилась держать своё презрение подальше от Джезаля. Остальных дам Тереза отправила назад в Стирию ещё до того, как гурки перекрыли гавань. Джезаль хотел бы и королеву отослать вместе с остальными, но к сожалению такого варианта у него не было.

Когда Джезаль закрыл дверь, Тереза даже не глянула в его сторону. С трудом проходя по комнате, он приглушил тяжёлый вздох. Его сапоги были грязными от моросящего дождя, а кожа маслянистой от копоти в воздухе.

— Вы разносите грязь, — сказала Тереза, не оглядываясь, и её голос был таким же ледяным, как обычно.

— Война — грязное дело, любовь моя. — Он заметил, как её лицо передёрнуло от отвращения, когда он сказал последние два слова, и уже даже не знал, смеяться ему из-за этого, или плакать. Он тяжело опустился на стул напротив неё, не снимая сапог, зная, как это взбесит её. Её бесило всё, что бы он ни делал.

— Вам обязательно являться ко мне в таком виде? — резко бросила она.

— О, но я же не мог не прийти! В конце концов, вы моя жена.

— Не по своей воле.

— И не по моей, но я хочу добиться лучшего с тем, что у меня есть! Верьте или нет, но я бы предпочёл жениться на ком-то, кто не стал бы меня ненавидеть! — Джезаль запустил руку себе в волосы и с некоторым трудом приглушил гнев. — Но прошу вас, не будем сражаться. Мне и так довольно сражений там. Больше, чем я могу вынести! Не могли бы мы по крайней мере… вести себя цивилизованно друг с другом?

Она долго смотрела на него, задумчиво нахмурив лицо.

— Как вы можете?

— Как я могу что?

— Продолжать эти попытки.

Джезаль позволил себе слегка ухмыльнуться.

— Я надеялся, что вы, возможно, восхититесь моей настойчивостью, если больше уж нечем. — Она не улыбнулась, но ему показалось, что жёсткая линия её губ немного смягчилась. Джезаль не смел надеяться, что Тереза наконец начала оттаивать, но ему хотелось ухватиться за малейшую надежду. Надежды в эти дни сильно не хватало. Он наклонился к ней, искренне глядя ей в глаза. — Вы ясно дали понять, как плохо вы обо мне думаете, и, полагаю, вряд ли я могу вас винить. Но я пытаюсь… я изо всех сил пытаюсь… быть лучше.

Уголок рта Терезы дёрнулся в грустной улыбке, но всё равно это была улыбка. К его огромному удивлению она протянула руку и нежно положила ему на лицо. У него перехватило дыхание в горле, и кожу закололо в том месте, где прикоснулись её пальцы.

— Отчего вы никак не можете понять, что я вас презираю? — спросила она. Он почувствовал, что ему очень холодно. — Я презираю ваш вид, ваше присутствие, звук вашего голоса. Я презираю это место и этот народ. Чем скорее гурки сожгут это место, тем счастливее я буду. — Она убрала руку и отвернулась к окну. Мерцающий свет высветил её идеальный профиль.

Джезаль медленно встал.

— Думаю, сегодня я найду другую комнату, где можно поспать. В этой слишком холодно.

— Наконец-то.

Когда человек получает всё, о чём мечтал, это может оказаться для него ужасным проклятием. Если сияющие награды каким-то образом оказываются пустыми побрякушками, его уже не утешат даже мечты. Всё, что Джезаль, казалось, хотел — власть, слава, прекрасные атрибуты величия — всё оказалось всего лишь прахом. А теперь он хотел, что бы всё стало по прежнему. Но назад пути нет. Никогда.

Ему и впрямь больше нечего было сказать. Он сухо повернулся и пошёл к двери.

Лучше оставаться в забвении

Когда бой окончен — ты копаешь, если остаёшься в живых. Роешь могилы для погибших товарищей. Последний знак уважения, даже если уважения к ним и вовсе не было. Копаешь как можно глубже, пока не надоест, скидываешь тела, засыпаешь землёй, и они гниют в забвении. Так всегда и было.

Когда этот бой закончится, копать придётся много. Много могил с обеих сторон.

Уже двенадцать дней, с тех пор, как начали падать огни. С тех пор, как гнев Божий начал изливаться на этих высокомерных розовых и оставлять груды почерневшего мусора от их гордого города. Двенадцать дней с тех пор, как начались убийства — на стенах, на улицах и в домах. Двенадцать дней под холодным солнцем, под моросящим дождём, в удушливом дыму. И двенадцать ночей в мерцающем свете пожаров Ферро была в самой гуще.