Последний ход

Мы продвигались вперёд, и вдруг мне в глаза бросились синие и серые полосы. Когда я вернула пальто и перчатки Ирене, поскольку теперь была её очередь, она проследила за моим взглядом, вперившимся в тело, и отвернулась, когда я наклонилась осмотреть его. Молодой человек примерно моего возраста окоченел от холода, лёжа в ледяном сугробе. Форма слишком изодранная, чтобы принести какую-то пользу. Пустые карманы. Я опустилась рядом с ним на колени и приподняла его костлявое запястье. Что-то было зажато в замёрзших пальцах, что-то, что я сразу узнала, – полкусочка хлеба. Должно быть, беглец хранил его, собираясь съесть, но холод лишил его этой возможности. Не без труда я разжала его пальцы, чтобы добраться до подношения, – и потом сжала священный кусочек в ладонях, убедившись в том, что это происходит на самом деле.

Выживание было эгоистичным инстинктом. Отчаяние не оставляло времени на благодарность. Но когда мне улыбнулась удача, я с должным вниманием поблагодарила судьбу, как будто это могло излить на меня целый поток благодати. Даже если от этого зависело выживание, использование чужой жертвы в своих интересах не выглядело честной игрой.

Я прошептала слова благодарности мертвецу, прежде чем вернуться к Ирене. Как только мне удалось разломить хлеб пополам, я предложила ей половину, но моя подруга покачала головой, и рот её скривился от отвращения.

– Всё твоё. Я бы предпочла не есть то, что взяли у трупа.

Разумное утверждение, но когда я посмотрела на неё, она отвела взгляд, доказывая, что это не единственная причина отказа.

– Я видела, как ты смотришь на меня, Ирена. Ты не можешь обращаться со мной так, словно я хрустальная.

– О боже, Мария, ты и есть хрустальная. После всего, через что ты прошла, ты должна знать это лучше, чем кто-либо другой.

– Голод не привередничает и бьёт всех без разбора. Ты не лучше меня подготовлена к борьбе с этим, и, в отличие от тебя, у меня нет ребёнка, которому нужна мать.

При этих словах Ирена прерывисто вздохнула и отломила сосульку от ветки берёзы.

– У меня гораздо больше шансов вернуться, чем у тебя. Ты это знаешь. И будь я проклята, если позволю тебе умереть после того, как ты пережила этот ад.

Я на мгновение замолчала, давая волю своему раздражению.

– Ты сказала, что мы обе выберемся из Аушвица живыми, помнишь? Я не собираюсь проигрывать сейчас.

Я снова предложила ей хлеб, и на этот раз она приняла его. Сглотнув, посмотрела на труп, и краска отхлынула от её лица. Я потянула Ирену за собой, проклиная собственную глупость, – надо было сначала уйти отсюда.

Проглоти хлеб, Ирена, пожалуйста, просто проглоти его.

Ей это удалось с большим трудом.

Мы двинулись дальше. Поиски пищи были тщетны, поэтому мы питались снегом и различными корешками. Холодный воздух причинял боль, касаясь лёгких, и заключал в ледяные объятия, которые с каждым шагом становились всё крепче и болезненнее, высасывая из тела ту немногую энергию, что у меня оставалась. Мы не сможем пережить ночь в этом лесу.

Дневной свет почти угас, когда деревья начали редеть. Я молилась, чтобы это означало, что мы приближаемся к опушке леса, и вот наконец долгожданный пейзаж оправдал мои надежды. Перед нами на открытом участке земли стоял довольно симпатичный фермерский дом. Из его трубы поднимались струйки дыма, а из сарая с топором в руке вышел пожилой мужчина – фермер. Он принялся колоть дрова, лежащие рядом с сараем, но пожилая женщина почти сразу же окликнула его, выглянув из дома.

Их голоса разносились по полю и достигали моих ушей. Немецкий. Я заметила флаг, развевающийся на шесте рядом с домом, и мне не нужен был дневной свет, чтобы распознать белый круг, чёрную свастику и красный фон.

– Чёрт возьми, это фольксдойче. Почему мы не могли набрести на милую польскую пару? – пробормотала Ирена и тут же рассмеялась: – Ну, я полагаю, мы можем постучать в дверь и попросить ночлег вместо того, чтобы пробираться в их сарай.

– Я рада, что ты думаешь о том же, что и я.

Широко раскрыв глаза, Ирена перевела взгляд с меня на домик и обратно.

– Это была шутка.

– Ты охранница лагеря, помнишь? Охранница потребовала бы место для ночлега, и поскольку они фольксдойче, они будут рады услужить. Нам будет тепло, и мы нормально поедим.

– Нет ничего чудеснее ужина с врагом, верно?

Я проигнорировала её сарказм и продолжила:

– Ты и твои товарищи переводили заключённых в Лослау, а я попыталась сбежать, но ты поймала меня. Поскольку мы отстали от марша, нам нужно где-то переночевать. И помни, ты не говоришь по-польски.

Когда я весело ухмыльнулась, Ирена посмотрела на меня с притворным упрёком.

– Если ты пыталась сбежать, почему я не пристрелила тебя?

– Ты не сумела хорошо прицелиться, ты не хотела тратить пулю впустую, я не знаю, – ответила я, нетерпеливо махнув рукой. – Они не будут задавать вопросов, почему ты так поступила. Доставай свой пистолет и пошли.

Ирена двинулась вперёд, но когда я не последовала за ней, оглянулась.

– Что ещё?

– Это всё, на что ты способна, Фрида?

Она стиснула зубы.

– Они не могут нас видеть.