Последний ход

Я с завистью наблюдала, как ест тот заключённый, но его желудку понадобилось недолго, чтобы предать его. Это можно было определить по его напряжённой походке, рукам, приложенным к животу, отсутствию интереса к поискам еды. Моя зависть превратилась в сочувствие, я желала ему продолжать двигаться, сопротивляться боли, терзающей его внутренности, но ситуация вышла из-под контроля. Через несколько мучительных минут хефтлинг скорчился на дороге, не в силах продолжать движение, в то время как другие обходили его, пока не прошла последняя колонна, оставив его на виду у охранников. Пуля прикончила того человека прежде, чем у болезни появился шанс.

Продолжай идти. Живи. Борись. Спасись.

Несмотря на сильный холод, мы весь день поддерживали бодрый темп. Я прижималась к своим товарищам-заключённым, чтобы согреться, и держалась ближе к краю группы, чтобы быть рядом с Иреной. Когда женщина рядом со мной упала и велела мне оставить её, я подняла её и закинула её руку себе на плечи, прежде чем охранники заметили, что мы отстаём. Вместе мы двинулись дальше.

Я поддерживала женщину до тех пор, пока она тихонько не отпустила меня. Следующие несколько минут мы шли молча. Потом она побежала.

Один из эсэсовцев выхватил пистолет и прицелился. Женщина бросилась в лес, споткнулась и упала с мучительным криком. Её лицо исказилось от боли, и я заметила блестящую кость, торчавшую из её ноги, в то время как отчаянные крики разносились по открытой дороге:

– Застрелите меня, пожалуйста, застрелите!

Охранник, целившийся в неё, опустил пистолет. Никто из других не вытащил свой. Мольбы женщины потонули в звуке шагов.

Продолжай идти. Живи. Борись. Спасись.

Под Медзьной, вечером, мы сделали привал. Покрытые снегом и льдом, с потрескавшейся, ободранной и кровоточащей кожей, в бреду, почти не отличающиеся от ходячих трупов, мы ввалились в большой амбар – наше убежище на ночь. Когда я упала на импровизированную соломенную постель, пульсирующая боль, пронзившая моё тело, была невыносимой, но усталость взяла верх, затягивая меня в свои мрачные глубины.

Едва я успела закрыть глаза, как кто-то снова приказал мне проснуться. Единственное, о чём я думала, был голод. Боль была знакомой, но привыкнуть к ней невозможно, и она пересиливала всё, даже изнуряющий холод и тяжесть в моих измученных, покрытых волдырями ногах. Я не хотела двигаться, я хотела остаться на грязной, колючей соломе и позволить голоду, холоду или пуле положить конец этому ужасному существованию. Но я встала и вышла из амбара.

Ирена стояла за дверью, наблюдая, как мы выходим. Когда я проходила мимо неё, она схватила меня за руку, чтобы поторопить. Свободной рукой она коснулась моей так быстро, что этого никто не заметил. Я сомкнула пальцы на кусочке хлеба, который она сунула мне в ладонь.

Второй день был ещё труднее первого, но схема оставалась прежней. Дорога, голод, холод, выстрел, жизнь, борьба, выживание.

Ещё несколько заключённых попытались сбежать. Некоторым из них это удалось. Большинству – нет. Одних застрелили на бегу; других поймали и привели обратно, чтобы мы могли стать свидетелями их казней. Кровь и смерть. Так много крови, так много смертей.

Пытаться сбежать было безрассудством. Но с каждым новым шагом, дававшимся всё труднее, я всё чаще думала о побеге. И когда я улучила момент, чтобы встретиться взглядом с Иреной, то заподозрила, что она тоже об этом думает.

Единственными эсэсовцами рядом с нами были несколько мужчин и женщин, включая Протца. Он взад-вперёд разъезжал на мотоцикле вдоль колонны заключённых, стреляя при каждом удобном случае. Никто не обращал на меня внимания, поэтому я снова взглянула на Ирену. Она посмотрела на меня, затем перевела взгляд на дорогу и коротко кивнула. Взаимное соглашение было достигнуто.

Как только появится возможность, мы сбежим.

* * *

К тому времени, когда наступил полдень, мне казалось, что мы идём уже несколько недель. Я пошевелила пальцами ног, чтобы облегчить болезненную припухлость и онемение от холода, затем зачерпнула пригоршню снега. Выпрямившись, я сунула его в рот. Снег таял от жара языка, единственной части меня, которая была тёплой, и я наслаждалась им так долго, как только могла. Пустота в моём желудке не заполнилась, но я попыталась убедить себя в обратном.

Я спрятала замёрзшие ладони в рукава, надеясь согреть их. Не обращая внимания на крики и выстрелы вокруг, ощупала грубую неровную кожу своих шрамов от сигаретных ожогов и провела пальцами по тому месту, где был набит мой порядковый номер, хотя я не могла его ни увидеть, ни почувствовать.