Последний ход

Именно в такие моменты, когда я терпела неудачу, мне больше всего не хватало отца Кольбе. Когда меня постигало несчастье, он всегда знал, в чём я нуждалась, будь то доброе слово, его утешающее присутствие, партия в шахматы или его чётки. Я положила руку на потайной карман, нащупав круглые бусины сквозь тонкую ткань. Это помогло, но, как бы я ни старалась, за эти несколько лет мне так и не удалось обрести стойкость отца Кольбе.

– Какого чёрта, Мария? Ты так насмерть замёрзнешь, и у тебя кровь!

Не знаю, прошло несколько минут или часов, когда сквозь вой ветра донёсся голос Ирены. Встав, я вытерла запёкшуюся кровь с лица и обнаружила, что она замёрзла. Именно тогда я поняла, насколько мне было холодно.

– У Ханьи тиф. – Говорить сквозь стучащие зубы было почти так же трудно, как в принципе произносить эти слова вслух. – В госпитале недостаточно лекарств, чтобы вылечить её, и Протц отказался помогать. У тебя есть что-нибудь?

Ирена покачала головой. Сначала маленькие таблетки, зажатые в ладони, были лучше, чем ничего; теперь они насмехались надо мной, напоминая о полной беспомощности. Я могла бы принести ей некоторое облегчение, но этого было мало. А эвакуация назначена на завтра.

Должно быть, Ирена подумала о том же. Она понизила голос до шёпота.

– Мария, в план эвакуации включены только самые приспособленные. Больных оставят здесь.

Потребовалось мгновение, чтобы до меня дошли её слова. Они оставят умирать тысячи больных людей. Когда осознание этого охватило меня, я замотала головой. Это было не удивление, нет. Просто злоба. И я не могла допустить, чтобы такое случилось с Ханьей.

В Аушвице каждый день умирали люди. Потеря друзей, незнакомцев и товарищей по Сопротивлению была нормальной частью жизни, которую я вела эти долгие годы. Но сейчас всё было по-другому. Это же Ханья, моя самая старая подруга в лагере! Подруга, которая стала мне матерью. Она воспитывала меня и учила словам на идише, а я учила её католическим молитвам и шахматам. Женщина, чьих детей моя мама тайно вывезла из гетто, детей, за которых Ханья боролась, какими бы отчаянными ни были меры, детей, которых я обещала помочь найти. Мы слишком через многое прошли, чтобы всё закончилось вот так. Я не могу позволить этому так закончиться.

У меня был план.

Убедившись, что поблизости нет охранников, я подошла к Ирене и тихо произнесла:

– Отправляйся в крематорий II и найди брата Ханьи. Его зовут Исаак Рубинштейн, заключённый 15162. Приведи его, и встретимся в уборной как можно скорее.

Она кивнула, и мы разошлись. Вернувшись в блок, я набрала свежего снега в свою маленькую чашку, растопила его у печки и отнесла Ханье. У неё начался сильный бред, но я разбудила её и уговорила принять таблетку. Запив лекарство растаявшим снегом, она снова впала в лихорадочное оцепенение.

Нам ещё следовало находиться в постелях, поэтому пришлось выжидать, пока охранники СС закончат рыскать за пределами блоков. Я прижалась к Ханье, окружив её дополнительным теплом, – и тихим голосом нежно заверяла, что всё будет хорошо. После того как лай охранников и их овчарок утих, я выскользнула в морозную ночь, избегая света прожекторов, прячась в темноте. Я продвигалась невыносимо медленно, но из-за холода и охранников, которые стреляли, заметив любое движение, спешка была невозможна.

Внутри уборных в тени ждали две знакомые фигуры, и вид одной из них заставил меня резко остановиться.

Исаак изменился. Он словно бы постарел на десять лет, но меня шокировало не это. Его глаза. Я ожидала найти в них облегчение и счастье, ведь он видит меня спустя столько времени. Вместо этого в глазах, которые когда-то лучились живостью и теплотой, теперь отражались безумная, болезненная темнота и гнев. Так много гнева.

– Зачем я здесь, Мария, и кто это вообще? – Он ткнул пальцем в сторону Ирены.

– Друг, но объяснять нет времени. Это из-за Ханьи.

Упомянув о его сестре, я понадеялась, что беспокойство или любовь, что угодно, прогонит его враждебность. Но он рассвирепел ещё больше.

– Что этот ублюдок с ней сделал? – Исааку не нужно было называть имя Протца, чтобы прояснить, о ком речь; я подавила желание дотронуться до едва заметной отметины, которую его кулак оставил рядом с моим носом. Там наверняка появится синяк.

– Ничего не сделал. Она больна. Завтра лагерь эвакуируют, и больные останутся здесь. – Я с трудом сглотнула, нервничая. – Я… я подумала, ты захочешь остаться с ней. Ты спрячешься в уборной, а когда все уйдут, сможешь ухаживать за ней до прихода Советской армии.

– Я уже добавила твой номер в список погибших, – сказала Ирена. – Твоего отсутствия не заметят.

Исаак молчал. Он перевёл взгляд с меня на Ирену, затем дёрнул головой в быстром кивке. Как только я поблагодарила его, пообещав навестить утром, Ирена повела меня обратно в мой блок. Пока мы шли, у меня было ощущение, будто взгляд Исаака всё ещё следит за мной, и я скрестила руки на груди, чтобы унять дрожь.